Искусство издателя - [7]
Искусству экфрасиса наоборот нужно время – много времени – для того, чтобы развиться, расшириться, задышать. Его цель – это сплетение изображений, каждое из которых не только должно соответствовать одному-единственному объекту (книге, для которой оно используется), но и соответствовать всем остальным, так же как и различные книги серии могут соответствовать друг другу. Так возникали странные феномены неотразимого сходства, вследствие которых некоторые художники оказывались во власти магнетизма некоторых авторов. Например, Сименон и Спиллиарт. Родом из Бельгии, как и Сименон, гениальный и до сих пор малоизвестный, Спиллиарт впервые появился на обложках книг Сименона в 1991 году, когда вышел «Человек, который смотрел, как проходят поезда» (в серии gli Adelphi). И с тех пор его работы воспроизводились у нас двенадцать раз. У нас и, как мы могли убедиться, у читателей он всегда создавал впечатление, единственно правильного образа. Поэтому каждый раз, когда в Библиотеке выходит очередной роман Сименона, мы спонтанно начинаем искать наиболее подходящее изображение Спиллиарта. Если Сименона всегда считали мастером создания атмосферы, то можно предположить, что отчасти эта атмосфера просачивается и в образы Спиллиарта или что она уже присутствовала там, ожидая, когда писатель Сименон ее опишет. Их объединяет нечто скудное, шероховатое, мертвенно-бледное – некий фон отчаяния во всем. И он может проявиться в вешалке, в старой мебели, в отражении в зеркале или в песчаном карьере в Остенде.
Но Спиллиарт связан с еще одним автором, очень отличающимся от Сименона, с Томасом Бернхардом. Их история может помочь понять странные переплетения, которые образуются при занятиях экфрасисом наоборот. Когда наступило время публикации первого из пяти томов автобиографии Бернхарда, я помню, что толком не знал, куда мне обращаться. Ведь Бернхард очевидно принадлежит к числу тех авторов, для произведений которых очень трудно найти изображение (и, действительно, в издательстве Suhrkamp его романы всегда выходили с обложками, решенными в типографике). Его сильнейшая идиосинкразия словно распространялась и на царство фигур, отвергая их. В конце концов, выбор пал на один из рисунков Спиллиарта: длинная, низкая стена, за которой раскинулось желто-красноватое небо, а сбоку вырисовывается дерево с густыми сухими ветвями. Я не смог бы объяснить, почему этот образ показался мне подходящим для книги «Причина: прикосновение», действие которой разворачивается в Зальцбурге, барочном городе, зараженном нацизмом и лицемерием. Но я не был им недоволен. Два года спустя настал черед второго тома автобиографии: «Подвал: ускользание». И вновь я остановился на одном рисунке Спиллиарта: несколько голых стволов на обнаженной земле. Затем пришло время третьего тома – «Дыхание: выбор», – и снова это был Спиллиарт: большое покачивающееся дерево со множеством сухих ветвей. Здесь между автобиографией Бернхарда и деревьями Спиллиарта возникло некое соучастие и тайный союз. На обложке четвертого тома – «Холод: изоляция» – снова можно увидеть Спиллиарта: зимний бульвар, окаймленный деревьями с засохшими ветвями. Дойдя до пятого тома – «Ребенок как ребенок», – я снова почувствовал крайнюю неуверенность. Быть может, я больше не находил деревьев у Спиллиарта, но, в конце концов, выбор все же пал на одну из его картин: на ней были изображены разноцветные коробки, поставленные одна на другую. Эта обложка странным образом подходила к этой книге, в ней было нечто детское и веселое, беспричинное, избавлявшее от необходимости прибегать к фигуре ребенка.
С Бернхардом я виделся мало, но каждая встреча была памятной. Первая – в Риме, вместе с Ингеборг Бахман и Флер Йегги в начале шестидесятых. Бернхард прочитал один свой текст в Австрийском институте. Нам он рассказал, что директор института заранее поспешил сказать ему с венской церемонностью: «В кровати, в которой вы будете спать, несколько месяцев назад скончался Йоханнес Урцидиль». Уже минула полночь, а Бернхард все хранил молчание. Затем, когда его втянули в разговор, он говорил без перерыва в течение нескольких часов, рассказывая череду забавных и, по большей части, жутких историй до самого рассвета. О чем? Об ирландцах, кладбищах, таблетках (от бессонницы), крестьянах. Когда мы его проводили обратно в институт, уже было светло. Через несколько лет, в Вене, я передал ему только что опубликованный том его автобиографии. Он пролистал его, внимательно рассмотрел печать, казалось, ему нравится. Потом сказал, что бумага хорошая. Ни слова больше. И мы стали обсуждать что-то другое. Я должен добавить, что мы с ним никогда не говорили о книгах и уж тем более о его книгах. Это был последний раз, когда я его видел.
В центре внимания Роберто Калассо (р. 1941) создатели «модерна» — писатели и художники, которые жили в Париже в девятнадцатом веке. Калассо описывает жизнь французского поэта Шарля Бодлера (1821–1867), который отразил в своих произведениях эфемерную природу мегаполиса и место художника в нем. Книга Калассо похожа на мозаику из рассказов самого автора, стихов Бодлера и комментариев к картинам Энгра, Делакруа, Дега, Мане и других. Из этих деталей складывается драматический образ бодлеровского Парижа.
В начале семидесятых годов БССР облетело сенсационное сообщение: арестован председатель Оршанского райпотребсоюза М. 3. Борода. Сообщение привлекло к себе внимание еще и потому, что следствие по делу вели органы госбезопасности. Даже по тем незначительным известиям, что просачивались сквозь завесу таинственности (это совсем естественно, ибо было связано с секретной для того времени службой КГБ), "дело Бороды" приобрело нешуточные размеры. А поскольку известий тех явно не хватало, рождались слухи, выдумки, нередко фантастические.
В книге рассказывается о деятельности органов госбезопасности Магаданской области по борьбе с хищением золота. Вторая часть книги посвящена событиям Великой Отечественной войны, в том числе фронтовым страницам истории органов безопасности страны.
Повседневная жизнь первой семьи Соединенных Штатов для обычного человека остается тайной. Ее каждый день помогают хранить сотрудники Белого дома, которые всегда остаются в тени: дворецкие, горничные, швейцары, повара, флористы. Многие из них работают в резиденции поколениями. Они каждый день трудятся бок о бок с президентом – готовят ему завтрак, застилают постель и сопровождают от лифта к рабочему кабинету – и видят их такими, какие они есть на самом деле. Кейт Андерсен Брауэр взяла интервью у действующих и бывших сотрудников резиденции.
«Иногда на то, чтобы восстановить историческую справедливость, уходят десятилетия. Пострадавшие люди часто не доживают до этого момента, но их потомки продолжают верить и ждать, что однажды настанет особенный день, и правда будет раскрыта. И души их предков обретут покой…».
Не каждый московский дом имеет столь увлекательную биографию, как знаменитые Сандуновские бани, или в просторечии Сандуны. На первый взгляд кажется несовместимым соединение такого прозаического сооружения с упоминанием о высоком искусстве. Однако именно выдающаяся русская певица Елизавета Семеновна Сандунова «с голосом чистым, как хрусталь, и звонким, как золото» и ее муж Сила Николаевич, который «почитался первым комиком на русских сценах», с начала XIX в. были их владельцами. Бани, переменив ряд хозяев, удержали первоначальное название Сандуновских.
Предлагаемая вниманию советского читателя брошюра известного американского историка и публициста Герберта Аптекера, вышедшая в свет в Нью-Йорке в 1954 году, посвящена разоблачению тех представителей американской реакционной историографии, которые выступают под эгидой «Общества истории бизнеса», ведущего атаку на историческую науку с позиций «большого бизнеса», то есть монополистического капитала. В своем боевом разоблачительном памфлете, который издается на русском языке с незначительными сокращениями, Аптекер показывает, как монополии и их историки-«лауреаты» пытаются перекроить историю на свой лад.