Искушение прощением - [2]

Вчера днем по электронной почте Брунетти получил письмо: виче-квесторе[8] Джузеппе Патта приглашал подчиненного заглянуть к нему утром в кабинет. Без объяснений, как обычно, а вот формулировки, напротив, слишком вежливые.

Чаще всего виче-квесторе Патта вел себя вполне предсказуемо как для человека, столь высоко взобравшегося по бюрократической лестнице. Бездельничал с видом вечно занятого начальника; не упускал ни единой возможности присвоить похвалу, заслуженную всем коллективом; имел черный пояс по перекладыванию на чужие плечи вины и ответственности за провал. Что не вписывалось в общую картину – так это то, что его карьера, с невероятной легкостью миновав предыдущие этапы, вдруг застопорилась. В большинстве своем чиновники его ранга продолжали расти, перемещаясь из провинции в провинцию, из города в город, пока долгожданное повышение не увлекало их в Рим, где они обычно и оседали, как толстый слой сливок на йогурте, перекрывая доступ свету, воздуху и возможности роста нижестоящим.

Патта, как кембрийский трилобит, прорыл себе дорогу в квестуру Венеции, где стал своего рода живым ископаемым. Рядом, застыв в том же слое илистых отложений, находился его помощник лейтенант Скарпа – еще один уроженец Палермо; очевидно, он тоже никуда не рвался. Комиссары приходили и уходили, за время пребывания Патты в Венеции было уже три квесторе; даже компьютеры в офисе дважды заменили. Но Патта оставался – уцепившийся за скалу моллюск, которого не смыть набегающей волне, и верный Скарпа рядом.

К городу эти двое не питали ни малейшей симпатии, не говоря уже о любви. Стоило кому-то сказать, что Венеция прекрасна или, хуже того, что это красивейший город в мире, Скарпа и Патта обменивались взглядами, и становилось ясно: у них есть возражения на этот счет, пусть и не озвученные. «Видели бы вы Палермо!» – наверняка думали они.

В приемной Брунетти вполне ожидаемо увидел синьорину Элеттру Дзордзи, секретаршу виче-квесторе Патты. Они поздоровались.

– Комиссарио, виче-квесторе звонил минут пять назад и просил передать, что он скоро будет.

С таким же успехом Влад Цепеш, он же Дракула, мог извиниться за то, что его колья недостаточно остры…

– Что это с ним? – не сумел скрыть изумления Брунетти.

Синьорина Элеттра в раздумье склонила головку и хотела было улыбнуться, но передумала.

– В последнее время виче-квесторе часто разговаривает по телефону с женой, – заметила она. И после паузы добавила: – О чем – трудно сказать. Говорит в основном она, а он довольно скупо ей отвечает.

Наверняка секретарша каким-то образом умудрилась установить в кабинете Патты подслушивающее устройство… Впрочем, подробности Брунетти не интересовали, а догадки он держал при себе.

– Когда приходит лейтенант, они разговаривают стоя у окна.

Означает ли это, что приборчик находится в столе и Патта, подозревая неладное, старается увести помощника подальше, чтобы их голоса невозможно было услышать? Или они со Скарпой просто любуются видами?

– Неужели? – вскинул брови Брунетти.

На синьорине Элеттре сегодня была бордовая блузка с белыми пуговками на планке и на манжетах. Судя по красивым переливам ткани, это был шелк.

Секретарша положила руку на стол, расставив пальцы, и тут же накрыла их пальцами другой руки – крест-накрест, так что получилась решетка.

– Понятия не имею, что его беспокоит.

Это прозвучало скорее как вопрос, и Брунетти в очередной раз удивился: если кто и мог знать, что замышляет Патта, то это синьорина Элеттра.

– Разговаривая по телефону с женой, он не нервничает. Просто слушает и твердит, чтобы она делала так, как считает нужным.

– А со Скарпой?

– Нервничает – это еще мягко сказано. – Секретарша помолчала немного, словно размышляя, и добавила: – Такое впечатление, что ему не нравится то, что говорит Скарпа. Виче-квесторе то и дело его прерывает. А однажды даже велел не приставать к нему больше с такими вопросами.

Синьорина Элеттра явно увлеклась: разве могла она услышать все это, сидя в приемной?

– Любовный разлад… – проговорил Брунетти с непроницаемым лицом.

– Похоже на то, – согласилась она и тут же спросила: – Желаете подождать его в кабинете или мне перезвонить вам, когда виче-квесторе вернется?

– Пойду к себе. Позвоните, когда он появится. – И, не в силах удержаться, Брунетти бросил финальную реплику: – Не хочу, чтобы Патта увидел, как я шарю у него в столе.

– Ему бы это не понравилось, – послышался от двери зычный голос.

– А, это вы, лейтенант, – легко отозвался Брунетти, лучезарно улыбаясь человеку, который стоял, лениво привалившись к дверному косяку. – И снова наши сердца бьются в унисон в стремлении защитить интересы виче-квесторе!

– Это ирония, комиссарио? – с натянутой улыбкой поинтересовался Скарпа. – Или, может быть, сарказм? – После короткой паузы он счел нужным пояснить: – Нам, тем, кто не имел счастья учиться в университете, иногда трудно различить оттенки.

Брунетти помедлил, уделяя вопросу вполне заслуженное внимание, а затем ответил:

– Я бы сказал, что это гипербола, лейтенант. В данном случае – умышленное преувеличение, которое делает высказывание ложным и невероятным. – Не дождавшись от Скарпы ответа, комиссар развил свою мысль: – Гипербола – это стилистическая фигура, придающая нашей речи выразительность. – Скарпа снова промолчал, и Брунетти, все еще улыбаясь, продолжил: – На философии – в университете мы изучали и ее тоже – нам рассказывали об апагогии. Argumentum ad аbsurdum.