Искушение - [58]

– Гейб, я не знаю, кто это был. Я ничего не помню. Я искал Роберте и ребят, чтобы весело провести субботний вечер, а потом…

У него еще была забинтована голова и один глаз. Грубый, рваный шрам проходил от левого уха к правому под подбородком. Девая нога, в синяках и кровоподтеках, отекла от колена до ступни. Казалось, нападавший старался, хоть и безуспешно, сломать ему ногу.

Джеси и Бейбет прислали к Агнелли домашнего врача семьи Карвало. Каждый день доктор Перси Ферлонг, немолодой уже человек, взбирался по крутым ступенькам лестницы на четвертый этаж, чтобы осмотреть Рокко. Вытирая пот с высокого лба и водружая на тонкий прямой нос патриция очки в тонкой золотой оправе, доктор принимал бокал вина из рук Софии и ласково говорил с ней до осмотра больного и после него.

Доктор – человек занятой. У него большая практика, и он пользовался популярностью в семействах, принадлежавших к высшим слоям общества Нью-Йорка. И все же этот элегантный человек находил время по дороге от одного богатого пациента к другому остановиться у подъезда перенаселенной многоэтажки.

Он не спеша поднимался по лестнице, останавливался на каждой площадке у полуоткрытых дверей и отвечал на вопросы, которые ему задавали тихими, неуверенными голосами, осматривал маленьких детей и стариков, открывал свой небольшой черный чемоданчик и раздавал лекарства. Он помогал всем бесплатно, лечил от всех болезней, начиная с потницы у младенцев и кончая туберкулезом. Доктор сумел отправить молодого человека, который жил в сырой комнате на втором этаже, в санаторий на Лонг-Айленд.

– Не требуйте у Рокко немедленного ответа, мистер Агнелли, – предупреждал врач Габриеля. – Он может никогда не вспомнить, что с ним стряслось. Такие тяжелые травмы часто стирают память. Хотя в один прекрасный день в его памяти, возможно, откроется окошечко и всплывут воспоминания о том страшном дне. Дайте ему время.

У Рокко было много времени, но оно его не радовало. Только через месяц его физические травмы были залечены. Теперь он мог самостоятельно бродить по квартире и даже пойти погулять. Но он по-прежнему оставался в комнате, которую родители выделили ему, и отчаянно цеплялся за свой стул, не желая и страшась выйти из дома.

* * *

В светлой солнечной комнате в особняке Карвало Габриель работал над ткацким станком для Дженни. Работа близилась к концу. Он сделал раму из абрикосового дерева и установил ее на дубовых стояках. Из яблони вырезал ремизку и планки. Из вишневого дерева, самого ценного для столяра-краснодеревщика, изготовил челнок, ткацкий навой[21] и скамью для ткачихи. Отполированное дерево светилось теплым красноватым цветом. В его старом, с щербинами, прочном деревянном ящике, среди множества инструментов Дженни увидела складную деревянную линейку, ручную пилу с вырезанной на конце рукоятки оскаленной головой пантеры и прекрасный фуганок Стенли 35. Габриель показал ей, какую тонкую стружку он снимает и какая гладкая поверхность остается после работы.

Ему нравилась эта работа, а Дженни нравилось смотреть, как ловко и умело он действует. Ей нравился запах свежей стружки, острый, смоляной, пьянящий больше вина. Ей было приятно слышать постукивание тесла и мягкое жужжание пилы. Габриель негромко насвистывал и напевал во время работы:

Я прислонился спиною к дубу,

Думал, что он надежен.

Но он согнулся, потом сломался.

Так и любовь проходит.

– Габриель, что за песня! – укорила она его, когда расслышала слова. До сих пор она прислушивалась к мелодии, голосу Габриеля, наблюдала за его движениями, за тем, как он держит инструмент, поглаживает дерево.

– А? Что? – спросил он рассеянно, поглощенный своей работой. Он стер пот со лба рукой, в которой все еще держал тесло, отбросил назад прядь черных волос. Потом усмехнулся, заметив, что они одни в комнате, и решительно шагнул к Дженни.

Она шила Эллису платьице ко дню крещения. Габриель поднял ее со стула и обнял за талию, все еще держа в руках тесло. Вторая рука принялась ласкать ее ягодицы. Он прижал Дженни к своему телу, и она ощутила твердую выпуклость внизу живота. У нее перехватило дыхание. Кровь бросилась ей в лицо и хлынула по венам. Ее тело затрепетало. Она обняла Габриеля за шею и теснее прильнула к нему.

– Гейб, у этой комнаты стеклянные стены, – слабо протестовала она. Ее переполняло острое желание. Оно поднималось от самого центра ее существа к отвердевшим грудям.

– Опасность щекочет мне нервы, cara. Знаешь, чего я хочу? – Он вздохнул, слегка покусывая мочку ее розового ушка. Потом отступил на несколько шагов. – Пригласить тебя в отель «Мария-Антуанетта». Там никто не знает нас, кроме Огги и Уты. Там не будет ни детей, ни кузин, ни милых старых колдуний, ни друзей, ни родственников. Никого, кроме нас двоих…

Послышался легкий шорох открывавшейся двери. Придерживая рукой, затянутой в перчатку, черную шляпу с широкими полями, в комнату вошла Бейбет. Огромные карие глаза понимающе взглянули на Дженни и Габриеля.

– Как у нас идут дела? – спросила она, как обычно, сдержанно. – А, вижу, что хорошо. – Она осторожно, даже с некоторой опаской, словно прикасаясь к жеребенку чистых кровей, провела рукой по раме станка. – Надеюсь, на нем уже скоро можно будет работать? Сегодня я приобрела самую лучшую в мире шерстяную пряжу. Купила весь доставленный на судне груз и самый дорогой. У нас нет наличных денег, и я предложила наши акции торговой фирме «Грэнд Сентрал Сток» под обеспечение ссуды. – Бейбет криво усмехнулась.