Искушение Флориана - [9]
В воздухе рассыпа́ли мелочь, серебряные монеты — мелочь, мелочь, такую мелочь, что не разобрать было год чеканки! А иногда, сразу после полудня, начинались вместо этого наоборот биржевые махинации, спекуляции — цену дню нагло завышали как могли — и из серебра день делался вдруг золотым. И Агнес, расправив хрустящие исхудавшие плечи, шла на улицу — ловить и считывать в солнечных (игривых быстрых веснушек через край наполненных) просохших переулках кашляющие звуки, ушами и подошвами: шумные, смычные, лабиальные, фрикативные, латеральные, велярные, увулярные, фарингальные, ларингальные — все, конечно же, консонантные.
Дойдя до реки, Агнес заходила в маленькое плавучее кафе с прозрачными стенами (тоже насквозь лучами солнечных отражений наполненное). Сидя в удивительном этом кафе на волнах — как будто без стен — как будто стены из солнца и воздуха! — воображала Агнес (милостиво трансформируя реальность, как бы преломляя реальность на коэффициент будущего — глядя на простых выпивох и обжор за столиками рядом), что сидит уже в каком-то здании на небесах (как будет, будет же однажды ведь сидеть!) в компании удивительных, чутких, тонких (и безгрешных!) знатоков арамита — и беседует с ними (как будет, будет же ведь однажды непременно беседовать!). И вдруг становилось безумно жалко тратить земное время хоть на что-то, кроме подготовки к небесным этим разговорам и встречам, — перед небесными знатоками арамита ох как не хотелось ударить в грязь лицом! — и Агнес, расслабившись было, вплыв было в укачливую житейскую прелесть парадоксально золотого плёса зелёно-грязной Темзы, веселых сытных голосов вокруг и прелестных же тройных пинг-понговых отражений солнца, волн, невидимых стекол и (увы!) — пива на соседском столике, — вскакивала и бежала домой, доделывать главу.
А однажды даже увидела сон, удивительный, солнечный сон — нет, сном, пожалуй, видение это кощунственно было бы назвать! Откровение, дар. Заснув вдруг как-то на полчасика в полдень, после двух дней непрерывной работы, оказалась Агнес перенесена в удивительное, неизвестное, незнакомое, невиданное (но всегда так чутко предчувствуемое!) запредельное пространство: конечно же — за рабочий стол! Но вот где находился письменный этот стол! Вокруг, вокруг — было… Агнес начала с нежным улыбчивым любопытством осматриваться (чёткая, ни на секунду не оставлявшая ее наблюдательная и аналитичная трезвость сознания — были залогом реальности происходящего!) — вокруг были стены — но какие-то легкие, незамурованные стены — и даже не достроенные до конца — низенькие, и в восьмушку, максимум, ширины, с красиво и ассиметрично скругленными краями — ни одного угла — выгородки, как будто театральный намек на стены, скорей, чем защита. И, то, как прекрасно себя Агнес там, в удивительном, личном этом помещении чувствовала, свидетельствовало о том, что защищаться там и вправду не от кого. А вокруг, вокруг — о, это было самое прекрасное и неописуемое земными словами, земными понятиями. Дело в том, что комната эта, вместе с письменным столом, вместе с самой Агнес — легчайше висела в воздухе ни на чём. А вокруг, вокруг! Вокруг, сколько хватало глаз (а хватало их, вдруг, в секунду отдохнувших, избавившихся вдруг внезапно от всякой компьютерной усталости, — до горизонта), — вокруг был… воздух? свет? светящийся чистый свежий воздух — и впереди, и внизу (под комнатой). Эфир — сказала бы она — если бы слово не казалось ей чересчур выспренным. Нет, коврик в комнате был — и даже покоился на полу — но пол сам с удивительной уверенностью и прочностью покоился на воздухе! И внизу — внизу было то же самое — голубоватый, свежайший, чистейший, светящийся дневной воздух! И сколько хватало глаз — назад — и вправо, и влево — было то же самое. Вверху, над ней — разумеется, тоже! — никакого потолка! Солнца нигде видно не было — но мягкий дневной радостный свет как бы был растворен во всём воздухе равномерно. Агнес села за рабочий стол — и выдвинула (справа) второй сверху ящичек — и вынула оттуда бумаги. Встала, положила кипу бумаг на стол, стала их перебирать — и поняла, что здесь, в этом ящичке — всё, что относится к ее периоду жизни с Эндрю. Среди бумаг она увидела ту, что относилась к злосчастному дню, только в начале знакомства с Эндрю, когда она была опоена влюбленностью и, по молодости лет, не в состоянии даже была всерьез понять, какую боль причиняет этим его жене (заочно? незнаемо? тайком? прекрасно… нож в спину в темноте — незнакомой ей женщине, быть может задыхающейся там, где-то, от телепатических приступов прозрения!). В тот день Агнес казалось, что ее жизнь погибнет, если она не будет вместе с Эндрю. Теперь, повертев в руках листок, Агнес вдруг как-то внутренним наитием увидела, что адюльтер с Эндрю, наоборот, едва не убил ее, едва не убил ее душу, ее научный дар. Всё поняв — вздохнула — и убрала всю кипу бумаг обратно в ящик. А уж, задвинув ящик, и сев опять за работу (всё никак не надивясь — то и дело разглядывая с улыбкой красивый светлый воздух вокруг, эту светящуюся радостную воздушно-солнечную чуть-чуть голубоватую взвесь, во всех направлениях, — на которой было так надежно!), Агнес и вовсе почувствовала удивительную легкость: «вот, проблема, которая меня мучила — исчезла. Так же и все новые сегодняшние проблемы, — кто знает, что там еще лежит в ящиках! — всё это ерунда, по сравнению с вот этим чудом вокруг!» — и немедленно проснулась — свежая, бодрая, хотя «проспала» всего несколько минут, — и с удивленной благодарностью счастливо рассмеялась: «Так вот, значит, как будет выглядеть моё рабочее место в Вечности!»
