Искушение Дэвида Армитажа - [102]

В один из дней этой рутинной жизни пришло озарение: все, что ты хотел восстановить, восстановлено. Но за этим озарением последовало другое: теперь ты одинок.

Да, я получал удовольствие от работы с коллегами. Да, дважды в месяц я мог видеть свою дочь. Но кроме этого…

Что? У меня не было семьи, которая ждала бы меня дома по вечерам. Повседневного папу для моей дочери изображал теперь другой мужчина. И хотя мой профессиональный статус снова был на высоте, я мог сказать лишь одно: успех ведет к новому успеху, а тот, в свою очередь, приводит…

Куда? Где он, конечный пункт назначения? В этом и есть главная загадка. Вы можете потратить годы, чтобы вскарабкаться куда-то. Но когда цель достигнута — когда вы получаете все, о чем мечтали, — возникает вопрос: вы вообще куда-нибудь пришли? А может, вы все еще находитесь на пересадочной станции по пути к следующему пункту назначения? Боюсь, этот пункт иллюзорен — он исчезает, как мираж, как только вас перестает осенять крыло успеха. Разве можно достичь вершины, которой не существует? Единственная мелочь, которую я познал за все это время, заключалась в следующем: то, к чему мы стремимся, всего лишь попытка самоутверждения. Но обнаруживаем мы это только через тех, кто был достаточно глуп, чтобы полюбить нас… или кого мы сумели полюбить.

Как я — Марту.

Целый месяц я звонил ей через день и отправлял эсэмэски. Каждый день я писал электронные письма, но ни на одно не получил ответа. В конце концов я понял намек и прекратил попытки связаться с ней. И тем не менее я думал о ней постоянно. Это напоминало тупую фантомную боль, которая никак не проходила.

Но вот в одну из пятниц, примерно через два месяца после нашей последней встречи, я получил по почте небольшой пакет. Когда я его раскрыл, то обнаружил внутри прямоугольный предмет, завернутый в подарочную бумагу. Там же лежал конверт. Я открыл его и прочитал:

«Дорогой Дэвид!

Разумеется, я должна была ответить на все твои звонки и все твои письма, но… Я здесь, в Чикаго, с Филиппом. Я с ним потому, что, во-первых, он сделал то, на чем я настаивала, — из того, что я прочла в газетах, я поняла: твоя карьера восстановлена. И еще я здесь потому, что, как ты, вероятно, знаешь, я ставлю фильм по твоему сценарию. И наконец, третья причина — Филипп умолял меня об этом. Как видишь, все проще простого. Понимаю, это звучит смешно, Филипп Флек, владелец двадцати миллиардов, кого-то о чем-то умоляет. Но это правда. Он умолял меня дать ему шанс. Он сказал, что не может даже думать о том, чтобы остаться без меня и ребенка, его ребенка. И он повторил клятву, которую повторяют из века в век: я изменюсь.

Зачем он это делает? Я не уверена, изменился ли он. Но знаешь, мы с ним снова разговариваем и спим в одной постели — это уже шаг к лучшему. И он вроде бы доволен перспективой стать отцом… хотя, естественно, фильм сейчас занимает главное место в его мыслях. Пока между нами все относительно прилично. Но я, конечно, не могу знать, как долго это продлится и не вернется ли он к своим извращенным идеям. Если вернется, тогда я дойду до края, откуда уже нет возврата.

И я знаю одно: ты поселился в моей голове и не хочешь оттуда убираться. Это и прекрасно, и… печально, но что поделаешь! Опять же я, отчаянный романтик, замужем за отчаянным неромантиком. Ну, допустим, я бы сбежала с тобой? И что? Отчаянный романтик связался бы с другим, еще более отчаянным романтиком? Нет, Дэвид, ничего не выйдет. Тем более что отчаянные романтики всегда стремятся к тому, чего у них нет. Но как только они это получат… Вот здесь мне бы хотелось поставить вопрос.

Возможно, именно поэтому я не нашла в себе сил перезвонить тебе или ответить на письма. Все это было бы такой крутой драмой. Но когда драме придет конец, что тогда? Станем ли мы смотреть друг на друга (как, по твоим словам, ты иногда смотрел на Салли) и думать: зачем все это было нужно? А может, мы бы стали жить счастливо. Это рискованная игра, и нам всегда хочется в нее сыграть… потому что мы нуждаемся в драмах, кризисе, чувстве опасности. Точно так же, как мы всегда боимся драм, кризиса, чувства опасности. Полагаю, это называется так: мы сами не знаем, чего хотим.

Так что часть меня хочет тебя. Но другая часть тебя боится. А тем временем я приняла решение: я остаюсь с мистером Флеком и надеюсь на лучшее. Потому что живот у меня уже солидно вырос, и я не хочу остаться одна в мире, когда он или она появится, и… я все еще люблю его или ее очень странного отца. И мне очень жаль, что это не твой ребенок, но он не твой — в жизни не все сходится по времени и…

Я полагаю, ты уловил мою путаную мысль.

Вот небольшой стишок нашего с тобой любимого поэта на ту же тему:

Блуждать внутри себя самой

Душа обречена

С поводырем — бродячим псом,

И этот пес — она[34]

Как только ты закончишь читать это письмо, Дэвид, сделай мне одолжение. Не раздумывай над ним. Не представляй себе, как все могло бы быть. Просто вернись к работе.

С любовью, Марта».

Я не сразу последовал ее последнему указанию. Потому что сначала развернул присланный подарок и увидел перед собой раритетное издание стихов Эмили Дикинсон 1891 года, выпущенное издательством «Роберт Бротерс» в Бостоне. Я держал книгу в руках, изумляясь ее компактной элегантности, почтенной тяжести и ауре постоянства — хотя, как и все остальное, она тоже рано или поздно рассыплется в прах. Затем я поднял глаза и увидел свое отражение в темном экране своего компьютера: мужчина средних лет, которого обуревают страсти, вряд ли известные Эмили Дикинсон.