Искры в камине - [17]

Яркое солнце, свежий снег… Кое-где в него вплавились капельки крови, и бусинок этих темно-красных прибавлялось и прибавлялось.

Буркин из восьмого «В». Почему-то именно Буркин, который не то что другом Горшку не был, вообще ничего общего с ним не имел, приземистый Буркин, сжимая губы в ниточку, подскакивая, чтобы достать, прямо-таки с наслаждением бил морду Верникову и приговаривал:

– Ты будешь извиняться, козлиная порода?

– Буду! – с готовностью отвечал Верников и сплевывал на сторону красным. Клубочки пара вырывались из его рта.

– Н-на! – впечатывался ему в щеку черной кожей обтянутый кулак. – Ставишь мировую или нет?

– Ставлю! – покорно обещает Верников, дергая руками. Он не смеет закрыться и поднимает их только до груди.

Буркин, повернув слегка голову, косится на своих корифанов, что держатся в стороне чуть поодаль, и, как бы не расслышав, опять требует у жертвы ответа:

– Ты будешь извиняться?

И с каким-то довольным урчанием бьет справа и слева совсем поникшего Берникова.

– Буду!..

Яркий, белый, морозный день. Блестящий снег в бордовых кляксах… Верников, которого жалко уже, с бессильными руками, в меховой куртке, забрызганной спереди…

Буркин с Товарной улицы, крысенок, из которого вырастет шакал, вершит справедливость.

– Н-на! – и поглядывает на дружков. – Н-на! Ты будешь еще возникать?

– Не буду! Не буду!..

Небольшая толпа притихших зрителей…

Зачем я здесь?

Зачем здесь я? Досматриваю кино?

* * *

– Нет! Вы не комсомольцы! Ни один из вас, я имею в виду мальчиков, носить это гордое звание не достоин! На ваших глазах… На ваших глазах – такое!.. А вы? Почему не вмешались? Почему допустили? Трусы! Равнодушные трусы, вот вы кто! Снимите свои значки! Пришпильте вместо них бумажки с надписью: «Я – трус!» И это – будущие защитники нашей Родины?!! Бедная, несчастная наша Родина.

Бедная Варвара Васильевна… Ей придется отвечать перед начальством за ЧП, в котором она нисколечко не виновата. И не сможет она никому доказать, что ее вина лишь в том, что случайно ее назначили нашим классным руководителем и что она физически не может все время находиться с нами и не умеет читать чужие мысли, даже самые примитивные… Точно так же и никто из храбрейших наших ребят не станет даже пытаться ей доказывать, что все произошло так неожиданно быстро, а потом было уже поздно, и вообще есть неписаный закон: двое в драку, третий – не лезь! Верников напал подло, глупо с этим спорить, но в целом все выглядело честно – один на один…

Точно так же и я не стану ей объяснять, что фильм, его действие зритель изменить не может. Он ведь не занят в нем, не играет никакой роли…

А с Валей в тот понедельник тяжелый так и не удалось поговорить.

На вторник, на новогодний вечер оставалась надежда.

* * *

Я нарочно немного опоздал, пришел, когда уже музыка гремела. В школьном вестибюле, не считая ребят с повязками у дверей, было пусто. Правда Петракова еще околачивалась у зеркала, любовалась на себя. В узких брючках и какой-то хламиде до колен, подпоясанной как бы полоской металла, сверкающего, как серебряная фольга. На курносой физиономии – все цвета спектра…

– Ша-апошников! Вот молодец! Мальчишки наши, представляешь, почти никто не пришел!

Она и в класс потащилась за мной.

– А чего это окно открыто? – спросил я, беспокоясь за судьбу своего нового чехословацкого пальто, впервые надетого. – Первый этаж все-таки, залезут ведь…

– Да это тут… курили… – объяснила Надька, небрежно махнув рукою, полною перстней. – Раздевайся, ничего… Вон Завьялова – гляди, какое богатство повесила, не побоялась. Рублей восемьсот небось одежка стоит… У-у-у, Шапкин!.. Ну, ты сегодня – вообще!.. – оценила она мой внешний вид.

Ничего особенного в моем «прикиде» не было. Просто она ни в чем меня раньше не видела, кроме школьной формы, и на нее подействовал контраст. Хотя, кто его знает, может быть, и самому Житько мой наряд понравился бы.

Это мама осенью была в турпоездке по Прибалтике и купила мне в Риге довольно шикарные – ну, со всякими цацками, кнопками, замочками – брюки и такой красно-синий трикотажный… черт его знает, как называется, блузон, что ли, не важно это. В общем решил я эти шмотки обновить, раз уж выдался подходящий случай.

Я окинул взглядом вешалку – да, маловато наших, в основном девчонки… Тут Надька потащила меня наверх, в зал, и с ходу пришлось с ней идти танцевать, потому что школьная наша «рок-синтез группа» выражала недовольство, и лидер их, Мишка Бевз, предупредил в микрофон, что для пяти человек они играть не собираются. Понять можно было и музыкантов, и публику тоже: когда сияют все огни, и в зале светло как днем, и вдоль стен, будто в карауле, стоят учителя во главе с директрисой, не очень-то растанцуешься…

Однако и Бевзовы ребята могли сделать финт ушами, собрать инструменты и отчалить с обиженным видом, и что тогда? Пластинки в радиоузле крутить будут? Так ведь там что у них – Лев Лещенко, Валентина Толкунова… Ну вокально-инструментальный ансамбль «Пламя»…

– Что ты головой вертишь? – крикнула мне на ухо Надька. – Вон твоя катапулечка прыгает! Да не там! Вон туда смотри, где пионерская комната.