Искренность после коммунизма. Культурная история - [58]
Поэт Дмитрий Голынко-Вольфсон, как и Гандлевский, в разговоре со мной выражал озабоченность дискурсом новой искренности. С точки зрения Голынко-Вольфсона, начиная с рубежа веков и вплоть до нашего времени риторика новой искренности постепенно приобретала черты «неоконсерватизма»[506]. Понять эту озабоченность помогает биография того же Тимура Новикова, которому Голынко приписывает ведущую роль в продвижении риторики новой искренности в 1980‐х годах. В конце 1990‐х годов Новиков стал тяготеть к откровенно реакционным и традиционалистским политическим парадигмам. Он призывал к «новой серьезности» в российской «культурной экологии», которая основывалась бы, по словам знатока его творчества Стодольского, на «полуиронической ностальгии по имперской славе»[507].
В 2000‐х годах сходную имперскую ностальгию начали выдвигать на первый план и радикально националистические идеологи. В интервью 2004 года наиболее известный из российских пропагандистов неофашистского и имперского мышления Александр Дугин предсказывал, что «основным принципом» нового русского искусства «будет отсутствие иронии, т. е. новая серьезность. Вместо улыбки — гримаса, вместо смешной шутки — шутка страшная»[508]. Дугинская «гримаса вместо улыбки» весьма далека от оптимистической «поэтики похмелья» Эпштейна, и в контексте геополитической напряженности середины 2010‐х годов его обещание звучит по меньшей мере зловеще.
Вместе взятые, примеры, рассмотренные в данном разделе, показывают, что Пригов был не единственным, кто связывал искренность с историей. Сколь бы ни были различны усилия Дугина, Эпштейна и других вдохнуть новую жизнь в риторику искренности, все они имеют под собой нечто общее. Самое главное — это то, что мы видели ранее в творчестве Пригова: стремление рассматривать искренность в качестве инструмента, позволяющего справиться с коллективной памятью — и в особенности памятью о советском прошлом.
ПАМЯТЬ, МАРКЕТИНГ, МЕДИА: НОВЫЕ РАКУРСЫ ИНТЕРПРЕТАЦИЙ
В 2007 году поэт и активист Кирилл Медведев опубликовал статью, которая привлекла к себе значительное внимание. Медведев прославился как поэт примерно в 2000 году, а в середине 2000‐х он, оставив литературу, обратился к радикальному левому активизму. Ныне Медведев известен как основатель «Марксистского издательства» и организатор политических выступлений новых левых — литературных вечеров солидарности с бастующими рабочими или уличных протестов против постановки Брехта в театре, который участники акции считают «буржуазным»[509]. Критики указывают на связь стихов Медведева с «новой искренностью» в русской поэзии, а некоторые также соотносят его обращение к публичному активизму в середине 2000‐х годов с постпостмодернистским стремлением к искренности. По их мнению, поэт использует свои «авторские колонки публичного интеллектуала» для того, чтобы попытаться вернуть искренний художественный язык через политический дискурс[510]. Да и сам Медведев поддерживает подобные интерпретации перемены, произошедшей в его творчестве, в статье, которая и будет интересовать меня в данном случае.
Написанная в 2007 году статья «Литература будет проверена» соединяет неомарксистские выпады против постмодернизма с жесткой критикой современной России. С точки зрения автора, при Путине культурный климат определяется «не „гламуром“, как принято считать, а именно „новой искренностью“ или, точнее, „новой эмоциональностью“»[511]. Поэт предлагает критический очерк этой «постпостмодернистской» ментальности, с ее установкой на «прямое выражение» и «биографический опыт». Это и президент Путин, и современная поэзия, и ведущие на телевидении, и белорусский президент, который «признается, что они фальсифицировали выборы — спустили показатели Лукашенко с 93 % до 80 % — „иначе бы Евросоюз не признал“ — это удивительная, очень симптоматичная и очень эффективная искренность. Новая искренность это и „Живой Журнал“ с его, например, абсолютно искренними поэтами в одном сегменте, и также искренними нацистами в другом»[512].
Путин, Лукашенко, неонацисты: в медведевской интерпретации новой искренности поэзия снова идет рука об руку с политикой. Неудивительно, что советская история выходит на первый план в «новой чувствительности», как Медведев называет ментальность новой эпохи. С его точки зрения, хотя «новая чувствительность» появилась отчасти как реакция на постмодернизм, она не в меньшей степени явилась ответом на другое культурное явление: «закомплексованное (пост) — советское сознание», характерное для сегодняшней России[513].
Медведев — еще один пример литератора, для которого «новая искренность» является по определению терапевтическим инструментом. С его точки зрения, возрождающаяся искренность — это «орудие взламывания» разных культурных дискурсов, среди которых ведущую роль играет «грубый идеологизированный советский»
