Искра в ночи - [49]

Во-первых, я жду ребенка.

Во-вторых, я не знаю, как мне искупить свою вину. Что бы я ни сделала, все равно будет мало.

После того злополучного дня я все пыталась понять, что же пошло не так. Я знаю, как сильно ты на меня рассердилась. Я знаю, что ты ждала меня все эти годы – по крайней мере, я очень надеюсь, что это так. А я не приехала. Я знаю, ты на меня рассчитывала.

Я сама все еще толком не поняла до конца, и это письмо – моя попытка все объяснить.

В то утро, когда я должна была сесть на «Кунард», клянусь, у меня и в мыслях не было развернуться и уйти. Я приехала в Саутгемптон пораньше и встала в очередь на причале. Я уже попрощалась с родными, и хотя мама с папой, сестры и братья не хотели меня отпускать, в мыслях я уже пересекала Атлантику.

Это было туманное утро. Сойдя с поезда, я могла поклясться, что уже чувствовала запах Северного моря. Кружили чайки, дул легкий бриз, и все это было так волнующе. Я стояла на причале, держа билет наготове, и очередь медленно продвигалась вперед. В то утро в порту собралась толпа протестующих, они стояли с пикетами и что-то кричали об отраве в воздухе. Из-за всего этого шума я даже не слышала собственных мыслей.

Я подошла к краю трапа и протянула билет проводнику. И вот тут меня обуял ужас. Я вдруг поняла, что не могу подняться по трапу. Не смогу сесть на корабль.

У меня затряслись руки, мир покачнулся, и проводник подхватил меня под руку, то есть, наверное, ему показалось, что я сейчас упаду. Я смогла заставить себя сделать шаг, но лишь для того, чтобы уйти прочь, вон из толпы и подальше от корабля. Я бросилась к стоянке такси, и клянусь, я не могла дышать. Даже развязала пояс на платье, но это не помогло.

Говоря проще, мне стало страшно. Страшно, что мы утонем, как «Лузитания», страшно приехать в Америку и не найти там того, ради чего я приехала… Я даже не знаю, ради чего именно. Это ужасная и унизительная правда. И мне жаль, что я не нашла в себе силы написать тебе сразу, а только послала короткую телеграмму. Я не знала, что говорить. Я не хотела писать до тех пор, пока не смогу сказать что-то внятное, и я по-прежнему не уверена, что смогу.

Я знаю, ты во мне разочарована. Но поверь мне, я сама разочарована в себе гораздо сильнее. Я так злилась на Джеймса, что он испугался идти на войну и заглянуть в лицо смерти, а сама не смогла сесть на корабль.

Я ужасно устала, Бет. Сейчас я пойду спать и продолжу письмо уже утром.

Раннее утро, 1 мая 1920 года

Кажется, каждый раз, когда я думаю, что все устроится, и в жизни какое-то время не будет никаких изменений, что-то непременно меняется. То, чего я боюсь больше всего, в итоге все-таки не происходит, но происходит что-то другое.

Я не хочу забегать вперед. Я все объясню, просто я устаю даже от того, что сижу и пишу.

По прошествии месяца после той злополучной поездки в Саутгемптон я ходила повсюду словно одурманенная. Конечно, родители были довольны, что я дома, а не где-то на другом конце света, с тобой. Но больше всего им хотелось, чтобы я была счастлива, и мама почти каждый день приходила ко мне в комнату, гладила меня по голове, болтала о том о сем и пыталась хоть чем-то меня заинтересовать. Она опять начала приглашать в дом друзей – поиграть в карты и на обеды – и проявляла живой интерес к бизнесу, изучала бухгалтерские книги и просила папу подробно рассказывать ей о том, как проходят его дни в конторе.

Теперь она регулярно выезжает в Лондон на целый день, чтобы сделать покупки и просто погулять, и несколько раз она уговорила меня поехать с ней. Сейчас, уже задним числом, я понимаю, что все время думала о Джеймсе. Надеялась, что увижу его. Но Лондон – большой город, и странно было бы рассчитывать на случайную встречу.

Однажды я решила сходить к лесному домику. В глубине души я ждала и надеялась, что Джеймс все еще будет там. Я подошла тихо, чтобы застать его врасплох, но эта предосторожность была излишней. Забавно, как быстро дом, где никто не живет, возвращается в состояние заброшенности. Внутрь завалились какие-то палки и листья, пол покрывал толстый слой мусора. Часть крыши опять обвалилась. И, похоже, вернулись пауки. Было вполне очевидно, что Джеймса здесь нет уже несколько недель, возможно, с той ночи, когда я велела ему уйти.

Все получилось, как я хотела, но я почему-то не чувствовала никакого удовлетворения.

Жизнь потихонечку пришла в норму. Я ездила с мамой в Лондон, допоздна работала на фабрике, в конторе, и ходила гулять. Я уже становилась счастливее, даже тогда.

Я думаю, люди правы, когда говорят, что время приглушит любое горе. Я не согласна, что время лечит, но, возможно, оно помогает нам прятать боль от потери все глубже и глубже, чтобы у нас появились силы жить дальше. Я начала вновь находить удовольствие в том, чтобы ходить в кино или читать, лежа в траве.

Так продолжалось вплоть до зимы и уже превратилось в рутину: работа, дом, Лондон. Между делом я убедила себя в том, что мне не особенно-то и хотелось поехать в Америку. И если быть совсем честной, Бет, я принялась уговаривать себя, что ты никогда не была мне такой уж хорошей подругой. Я составила в уме целый список твоих слов и поступков, когда ты меня подводила. И так продолжалось несколько месяцев.