Тут Брусника толпу растолкала, пробилась. Искре улыбнулась, по чистой щеке погладила его — и повернулась к родичам.
— Эх, вы, — фыркнула, — старые олени! Келе вместе с оленьими душами и разум у вас сжевали? Тут дело — три старика не разберут, а вы хотите, чтобы мальчишка немедленно всё разобрал и распутал! Виноватого нашли! Что ты на снегу потерял, Тальник? Ты на меня погляди! И на Гнуса прямо погляди, его в лицо спроси!
Тальник головой мотнул, проворчал:
— Прилетела куропатка, крыльями захлопала… — а только заметно, что стыдно стало ему.
— Раз вы, олени, языки свои проглотили, я, куропатка, сама у Гнуса спрошу, когда приедет он, — Брусника ответила. — А Искре надо время дать. Пусть он следы разберёт. Пусть посмотрит сам. Может, шаманское зрение поможет ему.
Слушал всё это Искра и думал. Печально думал.
Забыли деда его, совсем забыли. Гнус о Тихой Птице дурные слова говорил — старики и поверили. Может, не сразу, но за семь вёсен поверили. Его, Искру, тоже забыли — а помнили только тайныкут, счастливый амулет: ждали, что вернётся прекрасный юноша, солнце над стойбищем остановит, чтобы всегда здесь весна сияла, а всё зло тут же прочь сгинет без следа. А появился мальчишка, с татуировкой и бубном, с клеймом Нижнего мира, с тёмными шаманскими тайнами… Кто им докажет, что сам Ворон отметил его? Копьё? А почему они должны Копью верить? Копьё — не герой, не богач и даже не шаман…
А сам Искра стоит, как перепачканный младенец, молчит. Конечно, решат родичи, что нечего ему сказать. Не прекрасный юноша, а глупый мальчишка — чего и ждать от него! Ишь, перьями самого Ворона разрисовал себя…
Но как им сказать? Сказать: да вот же дедовы сумеречные медведи! — и на свою нарту показать? Так не увидят они и решат, что он, Искра, над стариками смеётся. Не выйдет так, надо по-другому.
И сказал Искра:
— Говорить о беде — зря время терять. Беду прогнать надо. Я ещё не видел ничего: буду смотреть, следы искать. Исправлю, если сил хватит у меня.
— Если, — снова хмыкнул Высокая Сосна. — Если хватит. Если.
Но вдруг Тальник головой покачал укоризненно:
— А ты хочешь, чтоб оленёнок-сосунок в оленегонных состязаниях приз тебе принёс? Чтобы только из-под матки десять шаганий без отдыха пробежал? Не от ума это.
И даже Камень сказал:
— И верно. Пусть ищет следы, коли может. Никогда я не слыхал, чтоб шаманчик-оленёнок, которому в ножички и догонялки играть и играть, следы злой погани нашёл — но на свете, говорят, всякое бывает.
А Искра подошёл к матери и Копью. Им сказал:
— Пойдёмте в тордох. Чай будем пить. Мне подумать надо.
Никто из сородичей его не остановил. Откуда-то у них надежда появилась, а откуда — понять невозможно.
* * *
Ранняя Заря чай заваривала, Копьё табак курил. Говорили они о Песцовой реке, охотничьей удаче, ярмарке в Светлом распадке — о хороших вещах говорили. А Искра сидел в стороне, чтобы их не отвлекать. Сидел в стороне, бубен держал, без колотушки, пальцами постукивал в него. Бубен согрелся — и Искра напевал тихонько, почти про себя:
— Слушай меня, маленький келе, снежный приятель — и смотри. Вокруг смотри — а я твоими глазами смотреть буду. Покажи мне дедовых медведей — всех.
Свет очага потемнел — привычно уже — и увидал Искра серую тундру, будто отражение в тёмной воде, тундру, в которой духи обитают, как люди и олени. Вьюжный медвежонок остановился на сером снегу, морду повернул — ждёт, зовёт за собой — и Искра полетел, так тихо, как только сумел.
У тордоха — два громадных медведя лежат, как два снежных холма. Охраняют хозяина.
— Скажите, сильные духи, — Искра спросил, — служил ли ещё кто-то моему деду? Поил ли ещё кого-то дед кровью, кормил ли мясом, грел ли своим теплом? Если да — то приведите, покажите мне этого келе.
Встал один медведь, потянулся, завился снежным смерчем, ввинтился в серую муть и из виду пропал. Не успел Искра подумать, сколько времени ждать придётся, как появился сторожевой келе, а в пасти у него — комок серых лохмотьев, да вроде косточки торчат из комка.
Потянул Искра лохмотья из медвежьей пасти — а они шевелятся, дёргаются под его рукой. Отдал медведь добычу хозяину — и превратился комок тряпья в маленького духа. Весь — то ли в облезлых перьях, то ли в клочьях шерсти, ножки тощенькие, с копытцами, четыре ручонки, безобразная морда из живота растёт, а из морды — ветвистые рога. На концах каждой веточки рогов — глазки поблёскивают.
Схватил Искра келе за рог — или за глаз — и встряхнул.
Запищал маленький дух, словно мышь:
— Не губи меня, сильный шаман, и огнём не сжигай! Мне крови не надо — дед твой водкой поил меня иногда, и того мне довольно. Я всюду бываю, всё вижу — не оставляй меня без глаз, великий шаман, я тебе пригожусь.
Не послушал его Искра — встряхнул ещё раз:
— Это тебя дед к нарте не привязал? Это ты людям зло творишь и оленей в тундре душишь?
Перепугался дух, ручками задёргал:
— Что ты, Искра! Где мне оленя задушить! Я для оленя — меньше мошки, мне и палёной шерсти хватит! Я Тихой Птице вести носил да сплетни. Пожалел он меня, не стал к Нижнему миру привязывать — сожрали бы меня его медведи в один глоток!
Задумался Искра.
