— Ну, уволиться.
— А, понятно. Значит, она, Фрайман то есть, тоже здесь работала?
— Ну я так и говорю!
— А потом из-за этой истории с Мардасовым, стало быть, уволилась?
— Ага! Говорят даже, что она была того.
Завадский поморщился, пытаясь понять, что на этот раз в устах Надежды Хомяковой означает «того». Увидев на его лице явное замешательство, она воскликнула, как само собой разумеющееся:
— Ну, залетела, типа! Хотя она вроде старая уже для этого, ей, кажись, уже за сорок.
— А на самом деле?
— Ну, я-то откуда знаю, сколько ей на самом деле.
— Я не про возраст, я про беременность.
— А, ну… откуда ж я знаю. Может, аборт сделала, а может… набрехали все. Я вообще не понимаю, что Олег Игоревич в ней нашел…
— А может, и всю эту историю про их роман тоже выдумали?
— Нуда, щас! «Выдумали». Я сама слышала, как Олег Игоревич рассказывал Шурыгину, что он с Фрайман мутит.
— Шурыгин — это кто?
— Начальник юротдела.
— Любопытно. И что же конкретно Мардасов ему рассказывал?
— Да все! И как он с ней так, и как эдак. И как она ему, типа, это, а он, говорит, все твоему мужу расскажу. Ну и вот!
— И вы при этом разговоре присутствовали?
— Конечно! Я ж секретарь. Ну, в смысле, у него дверь в кабинет была открыта, а я там тогда сидела, рядом с кабинетом. И вот!
— М-да. А кто-нибудь еще этот разговор слышал? Кроме вас?
— Нет, только я.
— Значит, это вы потом всем рассказали?
— Ничего я не рассказывала. Только Маринке, и то под большим секретом, конференциально.
— Хм, оговорочка по Фрейду, — пробормотал Завадский.
— Чего? — не поняла Надежда Хомякова.
— Вы хотели сказать — конфиденциально?
— Ну, я так и сказала.
— И в тот же день весь офис стал обсуждать отношения вашего генерального директора с женой главного бухгалтера.
— Нет, почему в тот же? Только на следующий.
— Ясно. Ну что ж, Надежда Хомякова, спасибо, вы мне очень помогли.
— Правда?
Секретарша слегка зарделась и потупила взор.
— Теть Кать, я здесь!
Сидевший за столиком летнего кафе Чайкин помахал рукой. Екатерина Андреевна пересекла пустую террасу и недоверчиво посмотрела на пластиковый стул, на котором сидел Чайкин.
— Ты тут себе ничего не отморозишь?
— В каком смысле?
— Холодно же! Чай не лето.
— Да нет, нормально, — ответил Чайкин, но на всякий случай застегнул ветровку.
Сама Екатерина Андреевна была в плаще и косынке, но перспектива сидеть на открытой террасе, подставив осеннему ветру стариковские косточки, как-то не очень радовала, и она предложила перебраться внутрь. Чайкин немного покочевряжился, уповая на то, что не хочется упускать последние солнечные деньки, но все же с доводами двоюродной бабушки согласился, и они перешли в теплый, пахнущий свежим кофе зал.
— Как продвигается наше расследование? — первым делом поинтересовалась Екатерина Андреевна.
— Да… — Чайкин махнул рукой.
— И все?
Чайкин обреченно вздохнул.
— Андрей? — продолжала допытываться Романова.
— Ну, не понятно пока ничего, теть Кать.
— А ты поделись! Глядишь, вместе и разберемся, что к чему.
— Не в чем пока разбираться. Все, что мы имеем, так это то, что у покойного Мардасова на шее был след от укола…
— Вот! А говоришь — ничего. Ну-ну, дальше.
— А у Фраймана в кармане обнаружился шприц.
— Ага! — воскликнула Екатерина Андреевна. — Укол от этого шприца? Что за шприц? С чем?
— Я пока не знаю, теть Кать. Заключения еще нет.
— Как так, нет? Чего же они тянут?
— Ну это же процесс небыстрый.
— Значит, что было в шприце, неизвестно? А как сам шприц выглядел?
— Маленький такой, тоненький, как карандаш.
— Инсулиновый?
— Да, вроде.
— Вроде или точно?
— Точно. Криминалист так и сказал.
— А может, у Фраймана диабет?
— У него всякие другие болячки, жена принесла лекарства. Но диабета нет.
— Зачем же ему тогда инсулиновый шприц?
— Он говорит, что это не его.
— Может, и правда не его. Ладно, оставим это пока. Дождемся результатов экспертизы. А что говорит жена Мардасова? Вы же навешали ее?
— Навещали.
— Та-ак! — Екатерина Андреевна, сузив глаза, пристально посмотрела на внучатого племянника. — О чем еще ты забыл мне рассказать?
— Теть Кать, ну… — Чайкин покраснел до кончиков ушей и уставился на пустую чашку.
— Выкладывай! — медленно, тихо, но грозно, словно прокурор, уличивший преступника во лжи, проговорила Романова.
— Ездили мы к ней с Завадским. Она, конечно, Мардасова ругала, козлом называла. Но она не верит, что у него с женой Фраймана были отношения. Абсурд, говорит.
— Она может говорить что угодно. Особенно вам с Завадским. Но это отнюдь не значит, что она так считает. Неужели ты думаешь, женщина начнет делиться такими деликатными подробностями с посторонними мужчинами?
— Но мы не посторонние, мы — полицейские.
— Тем более. Поэтому я сама попробую ее разговорить.
— Может, не надо? — насторожился Чайкин. — Завадский узнает — греха не оберешься.
— А мы ему не скажем. Дай мне ее адрес.
— Нет, теть Кать, не дам. Завадский меня убьет.
— Ох, Андрей, когда же ты станешь наконец самостоятельным?
В баре было немноголюдно — будний день, послеобеденное время. Ангелина Аркадьевна Чехова сидела за стойкой с каменным выражением на лице. На ней был черный брючный костюм, черная косынка на голове и круглые черные очки. Перед Чеховой на стойке стояли две пустые стопки, рядом на блюдце — две лимонные корочки.
