Искандер-наме - [9]

Две калитки в саду, столь отрадном для взора,

Но железного нет на калитках затвора.

Ты, в калитку войдя, оглядись. Впереди

Есть другая калитка. Побудь — и уйди.

Не безмерно люби ароматную розу,

Неизбежной разлуки припомни угрозу.

Береги свой счастливый, свой нынешний день.

Все былое — ничто. Все грядущее — тень.

Этот путь не для радости нам назначали,

А, быть может, для горести и для печали.

Пригласили на свадебку ослика — он

И воды натаскал и мешком нагружен.

* * *

Вот что этому вслед стихотворцем радивым

Было явлено всем в его слове правдивом:

Светлый день отснял и покровом густым

Скрыл его полыханье полуночный дым,

И луною, чтоб радовать смертные очи,

Приукрасился сумрак спустившейся ночи.

На переднем краю всех частей войсковых

До утра были зорки глаза часовых.

Караулы кружили, как жерновы. В скалах

Куропатки кричали. Немало усталых,

В тяжкой дреме узрев боевого слона,

Застонав, пробуждались от страшного сна.

Отдыхало бойца распростертое тело,

Но забвенье к нему все ж прийти не хотело.

И молились в тиши все войска, чтоб текла,

Бесконечно текла полуночная мгла,

Чтобы день заслонила она им собою,

Чтобы долго не звал он их к новому бою.

А цари размышляли, томительный гнев

Друг на друга в безмолвии преодолев:

«День взойдет, о своем вспомнив светлом начале,

Чтоб от черного белое мы отличали, —

И мы рядом поедем… На кратком пути

К примерению путь мы сумеем найти.

Повод к поводу, между войсками по лугу

Проезжая, мы дружбу изъявим друг другу».

Но советники Дарию дали совет,

Угасивший благого намеренья свет.

Не воспринял никто столь возможного блага.

Царь услышал: «Сражайся! Победна отвага!

Ведь румиец поранен. В борении с ним

Превосходство бесспорное мы сохраним.

Выйдем завтра на бой. И в сраженье упорном

Всех уложим румийцев на поле просторном».

Так сказали одни, а другие мужи

Предлагали дорогу уловок и лжи.

Два злодея за битву свой подали голос:

«Не падет ни один с повелителя волос!»

Но и царь Искендер под луной, в тишине,

По-иному подумал о завтрашнем дне.

Может статься, что двух полководцев дорога

Его храбрости — все ж неплохая помога.

И открыл он соратникам душу свою:

«День взойдет, и мы завтра в Мосульском краю,

Вновь приступим к достойному славному бою,

Мышцы нашей души укрепляя борьбою.

Если мы победим — мы над миром царим.

Если Дарий — то царство возглавится им.

Судный день всем живущим неведом грядущий,

Все ж на завтра его нам назначил всесущий»,

И лежали бойцы, видя страшные сны,

Предвещаньем и ужасом темным полны.

Двери света раскрылись над ближней горою,

И блеснула вселенная новой игрою:

Просо звезд замесив, мир украсивши наш,

Испекла она в небе горячий лаваш.

И войска задрожали, что тяжкие горы,

И в смятенье пришли все земные просторы.

Царь из рода Бахмана, восстав ото сна,

 Чтоб удача была ему в руки дана,

Чтоб для боя ни в чем не сыскалось помехи, —

Осмотрел все колчаны, щиты и доспехи.

Сотни гор из булата воздвиг он, и клад

Он решил сохранить между этих оград.

Кончив с правым крылом, озаботился левым:

И оно для врага станет смерти посевом.

Крылья в землю вросли. Был придержан их пыл.

Недвижим был железный, незыблемый тыл.

Царин стал в сердцевине отряда, и, вся,

Возвышалось над ним знамя древнего Кея.

Искендер взял на бой свой нетронутый меч;

К смертной схватке сумел он его приберечь.

Всем храбрейшим, овеянным воинской славой,

Приказал он идти у руки своей правой.

Многим лучникам, левой стрелявшим рукой,

Быть он слева велел. И порядок такой

Он назначил для тех, кто и службой примерной

И всей силой — охраною был ему верной:

Вкруг него встать стеною, — не то, что вчера.

Был он — словно булат, был он — словно гора

Огласился простор несмолкаемым криком.

Небеса возвестили о гневе великом.

Зарычала труба, как встревоженный лев.

Смелый змей заплясал. И заплакал напев

Исступленно вопящего тюркского ная,

Все сердца страшной дрожью дрожать заставляя.

На слонах загремели литавры, — и в Нил

Не один, ужаснувшись, нырнул крокодил.

Завопила труба, — и у лучников многих

На бегу подкосились от ужаса ноги.

Грозный треск от пустых барабанов пошел,

И качнулись все горы, зазыблился дол.

Копья были в жару, — и, как будто в недуге,

Чтобы воздух глотнуть, пробивали кольчуги.

Ливень стрел стал неистов и был он таков,

Что про дождь свой забыла гряда облаков.

Два кровавые моря взыграли. Повсюду

Видел воин тюльпанов багряную груду.

О циновке своей многоцветной земля

Позабыла, по ветру ее распыля.

Ртуть мечей засверкала в клубящейся мути,

Разбегались бойцы с торопливостью ртути.

Столько копий булатных вонзилось в тела,

Что в горах за скалою дрожала скала.

Так, врубаясь, мечи скрежетали от злости,

Что рассыпались гор загремевшие кости.

Столько стрел в колесо небосвода вошло,

Что оно быть поспешным уже не могло.

Так стремились к устам остроклювые дроты,

Что устам и дышать уж не стало охоты.

Стали копья шипами запретных оград.

А щиты — словно тесный тюльпановый сад.

Всех настиг Судный день, страшный День воскресенья!

И не стало исхода, не стало спасенья.

Столько всадники яростных бросили стрел,

Что швыряли колчан: он уже опустел.

И тела громоздились потомков Адама,

И работала смерть, и быстра и упряма.

О себе на побоище каждый радел.

Кто подумал о том, сколько брошенных тел!