Искандер-наме - [40]

Как для всех он свое проявляет искусство,

Как ведет в забытье, как приводит он в чувство.

Так второй мудролюб отыскал, наконец,

Тот же строй, что вчера создал первый мудрец.

Так же вышел он в степь. Был он в сладостной вере,

Что пред ним и уснут и пробудятся звери.

И, зверей усыпив, новый начал он строй,

Чтоб их всех пробудить полнозвучной игрой.

Но, звеня над зверьем, он стозвонным рассказом

Не сумел привести одурманенных в разум.

Все хотел он поднять тот могучий напев,

Что сумел бы звучать, дивный сон одолев.

Но не мог он сыскать надлежащего лада.

Чародейство! С беспамятством не было слада.

Он вконец изнемог. Изнемог, — и тогда

(За наставником следовать должно всегда)

Он к Платону пошел: вновь постиг он значенье

Мудреца, чье высоко парит поученье.

Он учителю молвил: «Скажи мне, Платон,

Что за лад расторгает бесчувственных сон?

Я беспамятство сдвинуть не мог ни на волос.

Как из руда извлечь оживляющий голос?»

И Платон, увидав, что явился к нему

Гордый муж, чтоб развеять незнания тьму,

Вновь направился в степь. И опять за чертами

Четырьмя плектр умелый зажал он перстами.

Барсы, волки и львы у запретных границ,

Властный лад услыхав, пали на землю ниц.

И тогда говор струн стал и сладким и томным.

И поник Аристотель в беспамятстве темном.

Но когда простирался в забвении он,

Всех зверей пробудил тайной песнью Платон.

Вновь напев прозвучал, возвращающий разум.

Взор открыл Аристотель. Очнулся он разом

И вскочил и застыл меж завывших зверей.

Что за песнь прозвучала? Не знал он о ней.

Он стоял и глядел, ничего не усвоя.

Как зверье поднялось, как забегало, воя?

Аристотель подумал: «Наставник хитер,

Не напрасно меня он в дремоте простер», —

И склонился пред ним. С тайны ткани снимая,

Все Платон разъяснил, кроткой просьбе внимая.

Записал Аристотель и строй и лады,

И ночные свои зачеркнул он труды.

С той поры, просвещенный великим Платоном,

Он встречал мудреца с глубочайшим поклоном.

Распознав, что Платон всем премудрым пример.

Что он прочих возвышенней, — царь Искендер,

Хоть он светлого разумом чтил и дотоле,

Высший сан дал Платону при царском престоле.

РАССКАЗ О ПЕРСТНЕ И ПАСТУХЕ

О певец, звонкий чанг пробуждая игрой,

Ты для сладостной песни свой голос настрой.

Пусть раздавшейся песни благое рожденье

Мне сегодня окажет свое угожденье.

* * *

Свет зари засиял. Мглу сумев превозмочь,

День заставил уснуть утомленную ночь.

Высь взнесла златоцвет всем живущим в угоду,

А луна светлой рыбою канула в воду.

В кушаке из алмазов с застежкой литой

Венценосец воссел на престол золотой.

Ниже сели ученые друг возле друга,

Но Платон сел повыше премудрого круга.

Искендер удивлялся: в игре преуспев,

Как Платон отыскал свой волшебный напев?

Он сказал: «Мудрый старец, ты мыслью бескрайной

Ввысь взлетев, овладел сокровенною тайной.

Ты зажал в своей длани познания ключ.

Ты — источник наук. Ум твой светлый могуч.

О искусный! Читал ты когда-либо свиток,

Где б искусство в такой же пришло преизбыток?

Кто еще возносил нас в такие края,

Где безвестность живет, все от смертных тая?»

Завершив славословье, к ответу готовый,

Так ответил Платон: «Дивный свод бирюзовый

От поры до поры совершал волшебства,

Пред которыми молкнут людские слова.

Наши предки, о царь, не поняв их сознаньем,

Чудеса сотворяли своим заклинаньем.

Много, царь Искендер, непостижного есть.

Много было чудес. Можно ль их перечесть!

Я из них расскажу, если дашь ты мне волю,

Не десятую часть, а лишь сотую долю».

И велел государь справедливых сердец,

Чтоб любое сказанье поведал мудрец.

И сказал мудролюб, все потайное зрящий:

«О венчанный, желаньем познанья горящий,

В днях минувших, в долине гористых земель

Взрыв подземных паров дал широкую щель.

И тогда появилось в глубоком провале

То, что камни и прах с давних пор прикрывали.

Там на брюхе лежал потемневший, литой

Медный конь. Полускрыт был он в пропасти той.

Изваяния бок был с проломом немалым:

Водоемом казаться он мог небывалым.

И когда медный конь был в полдневном огне,

Мог бы взор оглядеть все, что скрыто в коне.

Шел пастух по долине, травою богатой,

И, свой шаг задержав пред землею разъятой,

Разглядел в котловине зеленую медь.

Вниз по круче спуститься ему ль не суметь!

Вот он встал пред конем в изумленье глубоком.

И увидел пролом он в коне меднобоком.

И все то, что таилось внутри у коня,

Смог пастух разглядеть в свете яркого дня.

Там усопший лежал. Вызывал удивленье

Древний труп: до него не дотронулось тленье.

Выл на палец покойника перстень надет.

Камень перстня сиял, как Юпитера свет.

И пастух пораженный рукою несмелой

Снял сверкающий перстень с руки онемелой.

На добычу взглянув, как на счастья предел,

Он восторженно в перстень свой палец продел.

Драхмы в медном коне не найдя ни единой,

Он покинул гробницу. Пошел он долиной,

Погоняя отары. Спадала жара

Ночь настала. Пастух дожидался утра.

И когда удалось рог серебряный небу

Сделать огненным шаром земле на потребу,

Он оставил овец на лужайке у скал

И хозяина стада, спеша, разыскал,

Чтобы перстню узнать настоящую цену

И судьбы своей бедной понять перемену.

И хозяин был рад, что явился пастух,

И язык развязал, словно думал он вслух.

Говорил он о стаде, о том и об этом,

И доволен он был каждым добрым ответом.