Искандер-наме - [4]

Мир отнимет, что дал мне за много годин,

Он давал — по глоткам, а отнимет — кувшин.

Так вода дождевая сберется, и вскоре

Обратится в поток, убегающий в море.

Так пойдем, будем веселы, друг мой! Зачем

За дирхемом беречь каждый новый дирхем?

Смерть предстанет в пути… с ней не сыщется слада,

Что ж не сыпать нам золото нашего клада!

Ведь Карун, все сокровища мира собрав,

Все же скрылся в земле под покровами трав.

В сад Шеддада внесли кирпичи золотые.

Но пресек смертный час его грезы пустые.

Нет деревьев на свете, которых вовек

Топором не ударит седой дровосек.

* * *

Описавший престол, и венцы и уборы,

Начал так: славный царь, все прельщающий взоры,

В некий день, полный неги, среди опахал

От превратностей рока в тиши отдыхал.

То с пустой был он чашей, то, лалом играя,

Наполнялась та чаша до самого края.

Был он мудрости друг. Был он знанью сродни.

Мудрецы были с ним. Не хмелели они.

И, внимая звучанью различного лада,

Разрешать все вопросы была их услада.

Искендеру, сидевшему с чашей вина,

Толковал звездочет всех светил письмена.

И сверкали все чаши, как в молнийном блеске.

В винах сладость была, и веселье — в их плеске

У внимающих струнам кружились умы

И от песен полны были сладостной тьмы.

Слезы чаш воскрешали печали, и стона

Был исполнен сладчайший напев органон;

О смычки! От их сладких ударов смогло

Переполниться влагой сухое русло.

И в чертоге, который от края до края

Был в цветах, словно сад благодатного рая,

Искендер-повелитель, хранимый судьбой,

Возвышался, как месяц в ночи голубой.

Появился гонец, послан Дарием. Словом

Он владел, был он знатен, казался готовым

На почтительность. Выполнив рабский поклон,

Восхвалил Искендера и Дария он.

И румийца прославив и блеск его сана,

Начал он излагать пожеланья Ирана.

«Дарий шлет свой привет, — он промолвил, — и царь

Просит дани, ему посылавшейся встарь.

Почему ожерелья, венцы и каменья

К нам отправить опять не дал ты повеленья?

Или немощь увидел ты в наших делах,

Что оставил тебя твой почтительный страх?

Ты к былому вернись. Наш указ тебе ведом.

Приведет тебя спесь к неожиданным бедам».

Запылал Искендер… И, внезапен и яр,

Пламень сердца словам да неистовый жар.

Так царя Искендера нахмурились брови,

Что посланец запнулся на прерванном слове, —

И, увидев такой непредвиденный гнев,

Он с трепещущим сердцем стоял, побледнев.

Лютым жаром охвачен был царь, и досаду

Изливая, рассудка забыл он преграду.

Много слов он сказал, устрашивших гонца,

Как порой говорит обладатель венца.

У кого есть решенья благая основа, —

Тот, забывшись, не скажет излишнего слова

Если можешь ты в ярости сдерживать речь, —

От врагов ты сумеешь себя уберечь.

Хоть бы в речь свою вплел ты слова величанья,

Все же речь твоя будет опасней молчанья.

Ведь «язык твой из мяса, — я слышал слова, —

Из железа — клинок». Поговорка права.

Коль не прячешь ты гнева, горящего в жилах,

То себя самого охранять ты не в силах.

Некий муж, что от Кея вел славный свой род,

Описал всех событий стремительный ход:

В дни, когда драгоценности, шлемы, престолы

Посылались из Рума в иранские долы,

Золотое яйцо, это ведал посол,

Меж даров жадный Дарий однажды нашел.

И ковер, шитый золотом, послан был тоже, —

Тот ковер, что казался всех кладов дороже.

И лишь поднял гонец слов настойчивых меч

И о дани былой вновь повел свою речь,

Закричал повелитель всех смертных созданий:

«У всеславного льва ты потребовал дани!

Все иначе пошло! Дней не стало былых!

Нет уж более в гнездах яиц золотых!

И ковры эти древние свернуты роком!

Не мечтай, что былое вернешь ненароком!

Не всегда из горы добывают рубин,

Мир — то в мире, то — в громе военных годин.

Длить заносчивой речи тебе не пристало!

Иль желаешь, чтоб снова железо блистало?

Счастлив будь, что мечом я железным твой трон

И не тронул, — что все еще держится он!

Если, выйдя на Зинджей поспешным походом,

Не подверг твое царство я бранным невзгодам, —

Ты, довольно сокровищ приняв от меня,

Должен дать мне покой! Или с этого дня

Буду мыслить о схватке вседневно, всечасно.

Не влеки меня к этому! Это опасно.

Я отрину любовь! Узришь ты, побледнев,

Мою грозную власть, мой играющий гнев!

Иль забыто тобою, безумным владыкой,

Что за головы снес я в пустыне великой,

И в какие пределы водил я войска,

И каких силачей бьет вот эта рука?

Тот, кто слал тебе в дар и венцы и каменья,

Не пошлет тебе дани, как знак униженья.

Меч египетский мой ты увидишь, — не дань!

Ты о золоте, царь, говорить перестань.

В неоглядную даль я простер свои длани,

Только равный с меня мог бы требовать дани!

Грозной смуты не сей, своей спеси не дли, —

Или станешь бедой для иранской земли.

Тебе мир и покой и достаток подарен, —

Так не будь за блага эти неблагодарен.

Сохрани свой Иран, пожалей свои дни,

Мысли праздные быстрым пером зачеркни.

Ты за данью послал, — труд свершил ты напрасный,

С властным ты говоришь, — будь почтителен, властный»

Это выслушав слово, иранский посол

Позабыл пожеланье, с которым пришел.

В своем сердце почувствовав тяжкую рану,

Он сейчас же помчался к родному Ирану.

И когда у престола отчет был им дан,

Он увидел: высокий сгибается стан.

И гонца устрашил своим яростным криком

Грозный Дарий, вскипевший во гневе великом.

«Он мне равен! Он Дарию равен? О нет!