Искандер-наме - [36]

Что врагам предвещали угрозу возмездий,

Все свершалось, и в блеске счастливого дня

Цель спешила к царю, погоняя коня.

Ощутив, что неистовство вражье простерло

Дерзновенную длань и хватало за горло, —

Думал царь: «Бросив золото в руки врагу,

Золотым этим делом себе помогу».

Если ж золотом враг не прельщался, то смело

Царь железный — железом свершал свое дело.

В час, когда и железо теряло права,

Привлекал Искендер на помогу волхва.

Если ж призванный волхв не был с должным уловом,

Призывался помощник, владеющий словом.

Если речь рассыпалась бессильно у скал,

То в уме мудрецов царь помоги искал.

Если мудрый не мог предоставить помогу,

Все подвижник свершал, обращавшийся к богу.

А когда и над ним грозный властвовал рок,

То на зов Искендера являлся пророк.

Но когда и пророк отступал понемногу,

Искендер все вверял только мудрому богу.

И великий ключарь государевых дел

Посылал Искендеру счастливый удел.

И везде государь, сей венец мирозданья,

На дорогах своих находил назиданья.

И пиров и охот соблюдая устав,

Царь нигде не искал безраздумных забав.

В некий день, услаждаясь блистательным пиром,

Царь ворота веселья раскрыл перед миром.

И на царском пиру, теша радостный взгляд,

Разместился чангистов сверкающий ряд.

Лишь один из певцов этой праздничной ночи

Привлекал Повелителя зоркие очи.

Был он в радужной ткани, в прекрасной ваши.

Семь цветов ее были весьма хороши.

Вкруг одежды, что блеска являла немало,

Государево сердце с отрадой витало.

Хоть одежды прекрасной сияли цвета,

Да подкладка была из простого холста.

Но певец понапрасну был в твердой надежде,

Что не скоро пропасть этой пышной одежде.

К ткани прядала пыль, к шелку ластился дым,

И наряд постарел. Стал он словно седым.

Улыбнулись друг другу уток и основа,

И певец быть нарядным не мог уже снова.

И одежду он вывернул кверху холстом,

Оказавшись в наряде невзрачном, простом.

Искендер, увидав цвет холста некрасивый,

Так промолвил певцу: «О певец несчастливый,

Что с себя ты совлек лепестки своих роз

И облекся в шипы, не страшась их угроз?

Что в дерюге пришел, не в шелку небывалом?

Почему со стекляшкой пришел, а не с лалом?»

И, прижавши к земле лоб склонившийся свой,

Поклялся музыкант Искендера главой,

Что он в том же шелку, что для царского взора

В некий день просиял красотою узора:

«Но ведь стала дырявой одежда моя,

И подкладкою вверх ее вывернул я.

Если б я пред царем был в одежде дырявой,

То нутро разглядел бы увенчанный славой».

И, услышав разумное слово певца,

Несказанно смутился носитель венца.

И певца благосклонным окинувши взглядом,

Одарил он немедля роскошным нарядом.

И сказал он в прискорбье среди тишины:

«От людей наши тайны скрывать мы должны.

Если тайное наше откроется взглядам,

Целый мир переполнится тягостным смрадом.

Если чья-то откроет в грядущем рука

Тот сундук, где румийские скрыты шелка,

Быть ли черным алоэ, хоть мрак его скрыло

От людей серебром, и узором кадило!

Черный пепел узрев, каждый будет готов,

Засмеявшись, блеснуть белизною зубов».

О ТОМ, ПОЧЕМУ ИСКЕНДЕРА НАЗЫВАЮТ ДВУРОГИМ

О певец, подними сердцу радостный звон, —

Те напевы, что звучный таит органон,

Те, что гонят печаль благодатным приветом,

Те, что в темной ночи загораются светом.

* * *

Искендера воспевший в сказанье своем

Так в дальнейших строках повествует о нем:

Он Заката прошел и Востока дороги,

Потому-то его называли: Двурогий.

Все же некто сказал: «Он Двурогий затем,

Что мечами двумя бил он, будто бы Джем».

Также не были речи такие забыты:

«На челе его были два локона свиты».

«Два небесные рога — Закат и Восток

Взял во сне он у солнца», — безвестный изрек.

Услыхал я и речь одного человека,

Что Прославленный прожил два карна от века.

Но Умар-ал-Балхи, пламень мудрости вздув,

Утверждает в своей славной книге Улуф:

В дни, как скрыла царя ранней смерти пучина,

Поразила людей Искендера кончина.

Ионийцы любили царя, и они

Царский лик начертали в те горькие дни.

И художника кисть, чтоб возрадовать взоры,

Начала наводить вкруг Владыки узоры.

Справа, слева два образа возле царя

Начертал живописец, усердьем горя.

Был один из начертанных дивно рогатым,

В золотом и лазурном уборе богатом.

«Светлых ангелов два» — их назвал звездочет,

Потому что он знал, как все в мире течет:

Есть у смертных, что созданы богом, оправа, —

Рядом с ними два ангела — слева и справа.

И когда три начертанных дивных лица,

Чье сиянье, казалось, не знало конца,

Стали ведомы всем, то, подобные чуду,

О царе Искендере напомнили всюду.

И художникам дивного Рума хвала

Меж народов земли неуклонно росла.

Но арабы (их пылу отыщется ль мера!)

Не нашли в среднем лике царя Искендера.

Ангел, — мнили они, — быть не может рогат.

Это — царь. И наряд его царский богат.

Так ошиблись они. И сужденьем нестрогим

Обрекали царя слыть повсюду Двурогим.

И сказал мне мудрец, чьи белели виски:

«Были царские уши весьма велики,

И затем, чтоб смущенья не ведали души,

Ценный обруч скрывал государевы уши.

Был сей обруч — тайник полных кладом пещер:

Как сокровище, уши скрывал Искендер.

Слух о них не всплывал, над просторами рея,

Видел уши царя только взор брадобрея.

Но когда в темный мир отошел брадобрей,

Стал нуждаться в другом царь подлунных царей.

Новый мастер в безлюдье царева покоя