Исчезнувшая библиотека - [32]

Сохранившаяся традиция, восходящая к Ливию — в нее вписан также и Дион, — позволяет нам составить ясное представление о том, как Ливий рассказывал об этих событиях. Совпадения между Орозием — Флором — Луканом позволяют приписать Ливию выражение «proximae aedes»; совпадение между Флором — Дионом проясняет у Ливия еще одну подробность: то, что «aedes» были арсеналами и портовыми складами.

Отождествление части этих «aedes» с хранилищами книг согласуется с деталью, приведенной у Орозия, согласно которому книги, сгоревшие дотла, находились там по случаю («forte»): а именно, были размещены в складах, как прочие товары. Эта существенная подробность тоже, должно быть, восходит к Ливию.

Сложив воедино эти кусочки мозаики, можно заключить, что Ливий, говоря о книгах, сгоревших во время пожара, не утверждал, будто сокровища библиотеки погибли в пламени, охватившем Мусей (чего и вовсе не было): он имел в виду свитки, предназначенные для продажи, и случайно пострадавшие во время пожара в порту и его окрестностях. Не зря в периохе книги CXII, где столь полно описываются события в Египте, ничего не говорится о разрушении Мусея. Уже почти излишне добавлять, что совпадение между Флором и Луканом («tela hostium submovit», «populos revocavit ab aula») тоже восходит к Ливию: то есть он не считал пожар частью химерического «разграбления» Александрии.

7 Конъектура

Множество противоречивых мнений о судьбе александрийских книг происходит от того, что не вполне ясным является само представление о топографии Мусея. Дискуссия возникает по двум пунктам: а) была ли библиотека отдельным зданием или же входила в Мусей? б) находилась ли она в царском дворце?

Строго говоря, на эти два вопроса можно легко получить ответы, они даже не должны были бы возникнуть, исходя из того, что: а) Страбон (XVII, 1, 8) перечисляет здания, составляющие Мусей, и не указывает на отдельное строение библиотеки; б) не только Страбон, цитированный выше, но и Цец в «О комедии» (p. 43 Koster) недвусмысленно помещают библиотеку Мусея «внутрь царского квартала» (ἐντὸς τῶν ἀνακτόρων) в противоположность библиотеке Серапиона, которая находилась «вовне». Дискуссия возникла (и не могла быть разрешена изысканиями на месте, поскольку никаких зданий не сохранилось) благодаря тому, что в некоторых источниках (Геллий, Плутарх, Аммиан Марцеллин) всплывают сведения о «пожаре» «великой библиотеки». Если верить этим сведениям — на самом деле, как уже говорилось, спорным, — можно прийти к определимым выводам.

а) Поскольку то, как развивался пожар, представится очень ясным из сохранившихся источников, а начался он в порту и распространился по его окрестностям, были сделаны попытки (невзирая на недвусмысленные указания Страбона и Цеца) поместить библиотеку рядом с портом.

б) Поскольку Мусей как таковой продолжал мирно благоденствовать, и целый ряд литературных и документальных источников — начиная с того же Страбона — удостоверяет его счастливое и ничем не прерываемое существование, в конце концов придумали некую библиотеку (сгоревшую), отличную от той, что располагалась в здании Мусея.

Естественно, представляется странным, что и библиотека сгорела, а Мусей — нет. И вот, так или иначе, постепенно сокращается «расстояние» между Мусеем и библиотекой! Путаница, воцарившаяся в этом вопросе, проявилась в уклончивых формулировках, какие встречаются в прекрасном исследовании начала века, введении Джона Уильямса Уайта к «Схолиям к “Птицам” Аристофана» (Лондон 1914), которое на самом деле представляет собой историю Александрийской библиотеки. «Библиотека, важнейшая из всех когда-либо существовавших собраний, — пишет Уайт, — возможно, располагалась неподалеку от Мусея, или даже была его частью» (p. XIII), и чуть ниже: «великая библиотека, соединенная с Мусеем» (p. XXX).

По правде говоря, еще раньше Густав Партей указал верный путь: он заметил, что топографические описания Страбона всюду, где было возможно удостовериться на месте, оказывались точными; обнаружил склонность ученых XVIII века — в особенности Пьера Бонами, много раз выступавшего по этому поводу в «Mémoires de l’Académie des Inscriptions et Belles Lettres» в 1731 и 1732 годах, — «сдвигать библиотеку к морю» (именно чтобы обосновать пожар); и, соответственно, объявил, насколько неразумно было бы полагать, «будто книги хранились в одном здании, а ученые жили в другом» («Das Alexandrinische Museum», pp. 20-21).

Тем не менее взгляд, постепенно установившийся среди современных ученых и кодифицированный в работах настолько авторитетных, что перед ними умолкает любая критика, состоял в том, что библиотека далеко отстояла от Мусея и была уничтожена пожаром, который Мусея не затронул: о таковом уничтожении, собственно говоря, единодушно свидетельствовали все источники. Можно также сказать, что подобная догма сложилась скорее среди ученых, изучающих тексты, чем среди археологов. Так, например, Кристиан Каллмер, шведский археолог, оставивший самый полный труд о древних библиотеках, осторожно замечает, что об «архитектурном плане» Александрийской библиотеки мы на самом деле ничего не знаем, и добавляет в примечании, что единственное сохранившееся описание принадлежит Страбону (Antike Bibliotheken, «Асta Instituti Romani Regni Sueciae», 1944, p. 148). Напротив, Карл Вендель в «Handbuch» дает следующую реконструкцию: