Исцеление водой - [13]
– Мы мокрицы, – говорит Лайя, наблюдая движения собственных конечностей и постепенно их замедляя. Это наша давнишняя игра. – Мы к чему-то прилипли и не можем подняться.
Вскоре возвращается мама, сообщая, что мы снова в безопасности, однако мы все равно, просто на всякий случай, решаем оставить все окна и двери закрытыми. Мать кивает, одобряя такую осмотрительность.
– Вы молодцы, очень хорошо держались, – говорит она, снимая с себя шляпу. Лоскут кисеи неторопливо опускается на пол. – Я так вами горжусь.
Лайя
Любая травма – своего рода токсин, что накрепко впивается нам в волосы, во внутренние органы и кровь, становясь частью нас самих, проникая в самое нутро, точно тяжелые металлы. И наши тела теперь не более, чем наслоение плоти поверх всего, нами поглощенного и пережитого. Все это прочно сидит внутри нас, точно уродливые жемчужины, что мы отбираем порою у моллюсков. В наших жилах и сердечных камерах все больше затвердевает страх. Боль – это средство обращения, натурального обмена, как те обереги, что мы шили для пострадавших женщин. Это способ укрепить и подготовить тело к испытаниям.
– Думаете, вам известно, что такое боль? – обычно говорила мать. – Да ничего вы не знаете, даже и понятия-то не имеете.
И тут же напоминала о любви семьи – о том целительном бальзаме, что не дает пересохнуть нашим дыхательным путям, что вообще заставляет нас дышать.
В семье всегда боялись, что я подцеплю от Грейс какие-то, сидящие в ней внутренние поражения, потому что она, дескать, подверглась воздействию внешнего мира в совсем нежном возрасте, когда даже само прикосновение токсинов способно причинить непоправимый вред – не важно, запомнила она это или нет. Мама с Кингом – каждый по-своему – тоже, конечно, были травмированы тем миром, однако они объясняли свою незаразность взрослостью, которая, как защитная оболочка, способна отразить скверну.
Тогда, в первые годы нашего пребывания здесь, родители практиковали лечение криком. Предполагалось, что это вытряхнет из нас все ненужные чувства и эмоции, позволит исторгнуть их переизбыток через рот.
Как-то в особо ветреный день мы поднялись на верхнюю террасу и встали рядом на открытом воздухе. У Кинга, помнится, тогда еще имелись волосы, ютившиеся возле ушей. И он казался мне настоящим великаном. Помню, как мы с Грейс на ветру даже сгибались пополам. Мать, заткнув уши берушами, обхватила нас руками, придерживая на теплых и сильных порывах ветра.
У Кинга в руках была палочка, которую он называл дирижерской. Сам он встал в нескольких шагах от нас, без беруш – чтобы лучше убедиться, на нужной ли высоте и с достаточным ли энтузиазмом мы кричим.
– Крик должен идти из груди, – объяснил он нам. – И пониже кричите, без гортанных воплей. И, естественно, не через нос.
Так мы и сделали. Плотный, мощный поток воздуха извергся тогда из наших ртов.
– Громче! – закричал Кинг.
Исторгаемый нами звук уносило ветром. Мне никогда не удавалось кричать достаточно громко. Я испускала свой голос изо всех сил – и чувствовала себя нестерпимо счастливой. Я словно всю свою короткую жизнь только и ждала, чтобы испытать это ощущение.
– А теперь переходите на горловой крик, – велел Кинг, поднимая свою палочку выше.
Мы послушно перенастроились на иной способ выталкивания воздуха. Теперь наш крик получался очень высоким, и звучал он скорее как дикий страх, а не буйство радости. Палочка Кинга покачивалась из стороны в сторону, и то Грейс вопила сильнее, то я. Наконец у меня слегка надломился голос. Во рту у обеих пересохло.
– И еще один разок, – подбодрил нас Кинг. – Последним заходом. Выдайте все, на что вы способны!
Пауза, глубокий вдох.
Мы внутренне собрались – и резко высвободились, открыв рты насколько можно шире, так что мне кровь хлынула к лицу и стало будто нечем дышать. Щеки сделались мокрыми от непрошеных слез. Это было такое раскрепощение. Такое облегчение.
Грейс, Лайя, Скай
Теперь в отсутствие отца очень трудно не думать о том, что что-то у нас здесь все же происходило не так. Много лет назад мы подглядели нечто для нас запретное – нечто такое, что вынесло на берег штормом. Это был один из тех случаев, когда мать заперла нас в доме, плотно закрыв шторы. Однако в доме еще очень много комнат и много окон. Когда мать вышла наружу, мы просто нашли другую комнату, на самом верху дома, и сквозь стекло увидели бесформенную кучу, для которой Кинг вместе с матерью копали яму. Это мог быть только выброшенный морем мертвец – раздувшийся и посинелый. Когда-то это была женщина – а теперь лишь кошмарное воспоминание о женщине. Она, без сомнений, источала отраву – и все же мы глядели на ее останки, не в силах оторваться.
Мама стояла в окружении пациенток, и они истерически рыдали, все без исключения. Только Кинг не плакал. Он был мрачен и решителен. Мы видели, как он накрыл тело простыней и с силой вогнал лопату в песок, точно убивая врага.
Грейс
Идя к твоей могиле, я вдруг замечаю, как пожухли на деревьях листья. Для обычного летнего увядания зелени еще слишком рано. Я осторожно пробираюсь через лес, обнаруживая и другие изменения. Когда подхожу к границе нашей территории, то вижу, что проволока ужасно проржавела, а местами чуть ли даже не рассыпалась.
Калла знает, как работает лотерея. Все знают. В день первой менструации нужно явиться на станцию, чтобы узнать, какой женщиной ты станешь. Белый билет дарит детей. Синий билет дарит свободу. Тебя освобождают от мучительной необходимости выбора. Но, как только твоя судьба определена, пути назад уже нет.
Условия на поверхности нашего спутника малопригодны для жизни, но возможно жизнь существует в лунных пещерах? Проверить это решил биолог Роман Александрович...
Необитаемые острова-маяки выполняют самые разные функции: информируют суда о погоде, принимают их и пропускают через шлюзы во внутреннюю гавань. Автоостров может проделывать и спасательные работы. Для этого на нем есть быстроходный катер и два робота. Но однажды к вычислительной машине, управляющей островом-маяком, с помощью антенны подключили мозг человека…
Азами называют измерительные приборы, анализаторы запахов. Они довольно точны и применяются в запахолокации. Ученые решили усовершенствовать эти приборы, чтобы они регистрировали любые колебания молекул и различали ультразапахи. Как этого достичь? Ведь у любого прибора есть предел сложности, и азы подошли к нему вплотную.
В начале 1890-х годов, когда виконт Артюр Виктор Тьерри де Виль д’Авре — французский художник, натуралист и археолог-любитель — начал рисовать для развлечения детей фантастические картинки, никто еще не пользовался словом «комикс». Но постепенно эти картинки сложились в самый настоящий научно-фантастический комикс о забавных космических приключениях ученого академика месье Бабулифиша и его слуги Папавуина, а выпущенный в 1892 г. альбом «Путешествие на Луну в канун 1900 года» стал одним из самых красивых и разыскиваемых коллекционерами изданий в истории научной фантастики.
Начинается история с того, что великий джинн Мелек Ахмар просыпается в саркофаге, куда его хитростью запихнули враги. Мелек проспал несколько тысячелетий и совершенно ничего не знает о том, как переменился мир. Впрочем, как раз этот момент Раджу Джиннов не особенно волнует, для этого он слишком могуществен. И вот Мелек спускается с гор и встречает по дороге гуркху Гурунга, который обещает отвести Владыку Вторника в город Катманду, управляемый искусственным интеллектом с говорящим именем Карма. Большая часть человечества сейчас живет в мегаполисах, поскольку за их границами враждебные нанниты уничтожают все живое.
Молодой ученый открыл способ получения безграничной энергии и с гордостью демонстрирует его своему старому учителю…
Ближайшее будущее. Льды Арктики растаяли. Туристический бизнес открывает новые горизонты, и для желающих достичь ранее недоступные места запускаются новые экспедиции. Пассажиры круизного лайнера мечтают увидеть белого медведя, а вместо него им придется найти еще нечто более удивительное – мертвое тело во льду. Кто этот человек? Был ли он жертвой незнакомцев или самых близких людей, безжалостно его предавших? Вместе со льдом растают и коварные тайны прошлого.
В самолете, летящем из Омана во Франкфурт, торговец Абдулла думает о своих родных, вспоминает ушедшего отца, державшего его в ежовых рукавицах, грустит о жене Мийе, которая никогда его не любила, о дочери, недавно разорвавшей помолвку, думает о Зарифе, черной наложнице-рабыне, заменившей ему мать. Мы скоро узнаем, что Мийя и правда не хотела идти за Абдуллу – когда-то она была влюблена в другого, в мужчину, которого не знала. А еще она искусно управлялась с иголкой, но за годы брака больше полюбила сон – там не приходится лишний раз открывать рот.
Натан Гласс перебирается в Бруклин, чтобы умереть. Дни текут размеренно, пока обстоятельства не сталкивают его с Томом, племянником, работающим в букинистической лавке. «Книга человеческой глупости», над которой трудится Натан, пополняется ворохом поначалу разрозненных набросков. По мере того как он знакомится с новыми людьми, фрагменты рассказов о бесконечной глупости сливаются в единое целое и превращаются в историю о значимости и незначительности человеческой жизни, разворачивающуюся на фоне красочных американских реалий нулевых годов.
История Вань Синь – рассказ о том, что бывает, когда идешь на компромисс с совестью. Переступаешь через себя ради долга. Китай. Вторая половина XX века. Наша героиня – одна из первых настоящих акушерок, благодаря ей на свет появились сотни младенцев. Но вот наступила новая эра – государство ввело политику «одна семья – один ребенок». Страну обуял хаос. Призванная дарить жизнь, Вань Синь помешала появлению на свет множества детей и сломала множество судеб. Да, она выполняла чужую волю и действовала во имя общего блага. Но как ей жить дальше с этим грузом?