Исцеление водой - [14]

Я склоняюсь к мнению, что беременность повышает способность интуитивно ощущать угрозу. Обостряет сверхчувственную способность. У матери же совсем иная теория: что беременность вызывает у женщины истерический драматизм. Так что я безропотна и скрытна, тихо переживаю свои гормоны и вечно норовлю сунуть в рот прохладную чайную ложку, чтобы ощутить во рту металлический вкус.

Я попыталась обсудить с матерью состояние нашей ограды, но то ли она вообще не желает об этом знать, то ли не хочет говорить об этом со мной.

И я сильно переживаю при мысли, что мне придется выпихнуть свое будущее дитя, этот влажный крохотный комочек, в столь сомнительный и полный опасностей мир.

Лайя

Мне казалось, кое-что из нашей жизни исчезнет вместе с отцом, однако, как выясняется, я ошибалась. За завтраком мать объявляет, что нам предстоит отправиться на берег для так называемого «лечения любовью», и я невольно опускаю ложку. Внезапно у меня пропадает всякое желание есть. На тарелке плавают в сиропе скользкие шарики дряблых консервированных фруктов. Рядом чернослив, похожий на почернелый желток. Грейс невозмутимо продолжает орудовать ложкой, отправляя в рот дольки мандаринов. Ей все эти процедуры не кажутся столь ужасными. У нее никогда не дрожат руки, когда она засовывает их в мешок или когда тянется за оковами.

Когда мы доходим до пляжа, я вижу там две небольшие картонные коробки с дырочками в крышке для воздуха, а рядом – большое ведро емкостью в несколько галлонов, уже наполненное водой. Еще есть ведерко поменьше, коробок спичек, кучка веточек и листьев, а также две пары плотных садовых перчаток. Скай тут же хватает за руку Грейс, а я свою мигом убираю за спину.

– Ну, девочки мои… – молвит мать.

Лицо у нее, как всегда в это время года – плюс еще и от жары, – сплошь усеяно веснушками, глаза на фоне такой кожи кажутся двумя бледными стекляшками, губы растрескавшиеся. Ей всегда нравится эта процедура – нравится наблюдать нашу храбрость и решимость. Мне и Скай она ладонью дает знак выйти вперед.

– Лайя, ты первая, – говорит она.

Всегда начинает та, к которой питается меньше любви. Я натягиваю толстые перчатки. Наклонившись, мать поднимает сразу обе коробки:

– Выбирай.

Я забираю у нее одну и некоторое время держу в руках. Что-то внутри ее скачет по кругу, постоянно смещая центр тяжести. Я опускаю коробку рядом с собою на песок и беру другую. Там явно тоже кто-то есть, но двигается уже медленнее. От обеих исходит сырой земляной запах. Вторую коробку тоже ставлю на песок.

– Я выбираю первую, – объявляю я матери. Скорей бы уж покончить с этим.

Мать кивает.

– Там мышь. Достала утром из мышеловки. – Она переводит взгляд с меня на Скай: – Скай, возьми коробку.

Сестра берет первую коробку. Движения там становятся быстрее, на краю коробки слышно царапанье. Руки у Скай трясутся.

– Ты можешь позволить Скай самой утопить мышь, – говорит мне мать, – или можешь сделать это за нее.

Скай умоляюще смотрит на меня – однако в этом вовсе нет нужды. Я и так уже тянусь к коробке, хотя при мысли о маленьком бархатном тельце внутри ее мне хочется плакать. Представляю, как она будет тыкаться у меня в руках.

Сестры молча наблюдают, как я открываю крышку.

– Смотри не упусти, – предупреждает мать, но я одним ловким движением хватаю мышь под брюшко, вынимаю из коробки и кидаю в ведро с водой. Она отчаянно начинает барахтаться, однако сил у нее уже мало. Вскоре она захлебывается и плавает неподвижно, словно зависнув на поверхности воды. Чувствую, как к горлу подкатывает комок слез. Скай одними губами говорит мне «спасибо», глаза у нее уже на мокром месте.

В другой коробке оказывается жаба. Кожистая и словно оцепеневшая. Я знаю, что Скай было бы очень страшно брать ее в руки, но у меня нет подобных проблем, а потому я спокойно держу ее, легонько поглаживая пальцем в перчатке ее приземистое тело и надеясь, что на этом все закончено. Все-таки мыши – вредители, разносчики заразы, враги всего живого. А к жабам подобное не относится.

Однако мать указывает мне рукой на то, в чем только теперь я угадываю материал для растопки, и на лежащие рядом на песке спички.

– Мама, нет! – вскрикивает Грейс. – Это слишком жестоко.

– Жизнь вообще жестока, – отвечает ей мать. – И если вы, девочки мои, не сумеете принять тяжелое решение друг для друга сейчас, то не сможете и никогда.

Я опускаю взгляд на жабу, на ее бугристую уродливую кожу. Она еле шевелится у меня в руках, словно тепло моих ладоней ее успокаивает.

– Мама! – взываю я к ней тоже. В горле у меня разом пересыхает.

– Если не сделаешь ты, это придется сделать твоей сестре, – отрезает мать.

– Прошу тебя, мама, не надо! – кричит Скай, уже опять на грани рыданий. – Пожалуйста, не заставляй никого из нас это делать!

– Давай я возьму ее голыми руками, – предлагаю я, – и утоплю.

– Нет, – мотает головой мать. – Я не хочу, чтобы ты чем-то заразилась. К тому же она умеет плавать. Я, знаешь, не вчера родилась. – Она переводит взгляд на моих сестер: – Ну что, поджигайте огонь.

Когда символический костер готов, я приседаю на корточки рядом с его крохотным пламенем. Мать в упор глядит на меня, оценивая, сумею ли я с этим справиться.