Исцеление водой - [11]

Грейс, Лайя, Скай

Без отца время становится каким-то тягучим и мягким. Словно сахар, растопленный в кастрюльке и вытягиваемый в совершенно новую форму, прежде чем уплотниться и затвердеть. Много таких дней, что просто незаметно перетекают один в другой. И солнце на небе все время кажется к нам ближе.

Куда чаще нам выпадают теперь минуты веселья и радости – например, когда мы в редкий дождливый день играем вместе в прятки. Вода забрызгивает стены дома, струится по водостокам. Из высоких стеклянных дверей танцевального зала мы наблюдаем, как она проливается на землю, как наполняет пустые горшки из обожженной глины, в которых некогда произрастали небольшие благоухающие деревца. Потом дружно разбегаемся, прячась кто куда. Находим друг друга то в недрах бархатного занавеса, то в старой промышленной печи, не использовавшейся уже десятки лет, с окаменевшим слоем копоти, слежавшимся на верхнем своде, то за какой-то мебелью или за дверью – скрываясь и долго, терпеливо ожидая, пока нас найдут.

Иногда на нас нападает небольшая хворь – головная боль или спазмы в животе. И если одна из сестер нездорова, то нездоровится и всем остальным, а потому мы все свои силы направляем на ее излечение. Приболевшая сестра лежит в постели, а мы расчесываем ей волосы, выдаем привезенные некогда Кингом маленькие белые таблетки, хранящиеся в картонных коробочках и пузырьках из фольги. Когда сестре делается лучше, мы искренне радуемся.

– Только посмотри, какие мы молодцы! – говорим мы друг другу. – Гляди, как мы поставили тебя на ноги!

Грейс

Всякий раз, когда мне хочется отделаться от сестер, я отправляюсь в лес. Единственное место, где я могу найти хоть толику покоя, это среди непроглядных издали деревьев и их теней.

Ускользнув из дома, я перебегаю лужайку, украдкой пробираюсь через затейливо, точно орнаментом, разбитые клумбы, мимо камней, отмечающих границу овощных грядок, за которыми мы давно уже не ухаживаем. Зеленая фасоль перестала расти у нас уже несколько лет назад, а томаты возле дома живут сами по себе, своею собственной жизнью. Плоды у них осыпаются, привлекая к себе ос и прочих кусачих насекомых. Этакая мешанина из грязи, раздувшейся круглой оболочки и семян.

В самом конце сада я поддергиваю юбку и перелезаю через низкую каменную ограду. Здесь как раз и начинается лес. Пения птиц не слышно – лишь сухой шелест листвы. Оказавшись по другую сторону ограды, я провожу по ней ладонями, пока не нахожу нужный камень и вытягиваю его. Там спички, бережно завернутые против отсырения в тряпочку. И маленькая зажигалка из желтого пластика, принадлежавшая тебе. Я пытаюсь ее опробовать на кучке сухих веточек – жидкости внутри мало, однако она еще работает. На миг мне вспоминаются твои руки, когда ты пальцем двигал кремень и из-под него выскакивал язычок пламени, – и меня словно пронизывает что-то. Я не плачу. «Черт бы тебя побрал», – говорю я одними губами. Ответа не приходит. Где, скажи, твой дух, когда он мне так нужен?!

В самой глубине леса, куда я не осмеливаюсь ходить, тянется забор из колючей проволоки. На случай, если кто-то вдруг приедет на наш остров с другой стороны. Она служит той же цели, что и буйки на входе в бухту, обозначая строгое предупреждение: «Вход воспрещен». А если в другом ракурсе смотреть – «Выход воспрещен». Представляю, как над проволочной оградой сейчас вьется дым – довольно дерзкий знак. Впрочем, я слишком далеко отошла от дома, и к тому же через пару минут все равно затопчу свой крохотный костерок. Интересно, а что будет, ежели поджечь тут целый лес – чтобы посмотреть, как все вокруг обратится в черный клубящийся дым? Однако это маленькое пламя – все, на что я могла бы отважиться. Так что опасности никакой нет. В лесу всегда царит тенистая прохлада, под ветвями сумрачно и влажно.

После полудня у бассейна Лайя беспрестанно говорит со мною о тебе. Это ее «А помнишь…» снова и снова разносится на ветру, как заклинание. Она ведь тебя боготворила!

Отчаяние в ее голосе просто невыносимо! Не выдержав наконец, я даю ей оплеуху, и Лайя едва не падает с ног. Потом резко подступает ко мне, сжав кулаки, будто собираясь драться. Я непроизвольно отклоняюсь назад.

– Я не собираюсь тебя бить! – говорит она, явно ужаснувшись такой мысли, несмотря на туго сжатые ладони. Понятно, это у нее на уровне рефлексов. – И уж точно не при твоем положении.

Я ухожу в дом посидеть немного в холодке и все же так сильно хлопаю напоследок дверью, что с потолка в шлейфе штукатурочной пыли падает старая люстра. Стекляшки разлетаются по всему полу. Я принимаюсь вопить и ору до тех пор, пока вокруг меня не собираются все домашние. Они с недоумением глядят на меня, настолько ошарашенные моей реакцией, что даже бегут за кисеей, дабы заткнуть мне рот.

– Этот дом однажды нас убьет! – кричу я матери.

И тогда она без малейших колебаний – в положении я или нет – бьет меня по лицу.

Лайя

Кончики двух пальцев на левой руке темно-багрового цвета – это от долгого держания подо льдом. По той же причине отмер ноготь на большом пальце левой ноги.

Отпечаток в виде запятой от скрепки, что я долго держала в пламени свечи, виднеется на нежной коже внутренней стороны плеча.