Исаак Дунаевский. Красный Моцарт - [170]

* * *

…В ту зиму выпало очень много снега. Очень много. Дунаевский признался Зинаиде Сергеевне: «Если мне сейчас суждено умереть, я и без оперы с удовлетворением взгляну на свою жизнь». Он пишет в секретариат Союза композиторов горькое письмо: «Мне 53 года, в течение многих лет я постепенно и как-то незаметно для себя втянулся в творческую тянучку и стал чем-то, кем не могу не стать. Вместе с тем наступил такой момент, когда такое положение дел начало приводить меня в состояние крайней неудовлетворенности самим собой». Письмо свидетельствовало о крайнем его перенапряжении.

В начале года Сергей Михалков предложил ему либретто комической оперы «На дне морском» — про строительство Волго-Донского канала и переселение колхоза с будущего «морского» дна на берег. Либретто Михалкова показалось Дунаевскому очень несовершенным, требующим переработки. Он просит секретариат союза предоставить ему возможность на пять месяцев поселиться в Рузе.

В «Правде» появился еще один фельетон, направленный против евреев, — «Простаки и проходимцы». Под «простаками» имелись в виду русские, под «проходимцами» — евреи. Самые пугающие фразы произносили открыто по радио: «Что же касается вдохновителей этих наймитов — они могут быть уверены, что возмездие скоро найдет дорогу к ним».

Дунаевский вспомнил, как в начале 1950 года разоблачили группу врачей, работавших при поликлинике автомобильного завода имени Сталина. У всех арестованных были выразительные имена: Аарон Финкельштейн, Давид Смородинский, Мириам Азенштадт, Эдуард Лифшиц, Мирон Вовси. Вовси был двоюродным братом Соломона Михоэлса.

* * *

…Весь 1953 год Дунаевский намеревается посвятить подготовке к большому прыжку. К прыжку готовится и Сталин. Дунаевский планирует изучать оперное наследие, вникать в систему оперного мышления. «Буду искать нужные мне сюжеты. А их все мало. Попалась на глаза поэма Горького „Девушка и смерть“. Вроде бы интересно, вроде бы можно развернуться, но для того, чтобы иметь возможность сочинять программное произведение, надо проделать большую литературную работу: разбить поэму на части и прочее».

Он не мог не чувствовать, что со страной происходит что-то значительное. Волнение или агония строя влияли на его сознание. Композитор погружается в депрессии, следующие одна за другой по разным поводам. Он даже не был уверен, что в начавшейся травле его родной Союз композиторов не откажет ему в просьбе жить на государственных композиторских дачах пять месяцев, как он просит. Все кажется Дунаевскому зыбким. Зыбкой кажется и сама возможность написать оперу. Но эту мысль он упрямо гонит от себя, он все еще надеется, что его сердце проснется и тогда вся страна запоет.

Ночью 1 марта члены политбюро смотрели в Кремле кинокартину. После просмотра на дачу к Сталину приехали Берия, Хрущев, Маленков, Булганин, которые находились там до четырех утра. Затем вожди уехали. 2 марта Сталин умер. Но народу об этом не сообщали. А 3 марта умер Сергей Прокофьев. Но всем было не до него. Даже его коллегам.

Дунаевского известие о смерти Сталина застало, когда он был в концертной поездке. Он моментально прервал ее и выехал в Москву. 6 марта о смерти Сталина сообщили. Это была катастрофа. Дунаевский писал Раечке Рыськиной:

«После кончины Сталина мысль невольно вращается вокруг путей, по которым может пойти в ближайшее время наше искусство, вокруг судеб собственного творчества. Вы, может быть, удивитесь таким мыслям, но приходится думать о себе. Ведь почти тридцать лет продолжалась та эпоха, которую мы называем Сталинской. Тридцать лет — это срок, достойный для того, чтобы явления судьбы, так сказать, привычности могли устояться и приобрести характер обстановки привычной и само собой разумеющейся. Оставляя в стороне всякие неприятности, всякие постановления и дискуссии, я все же могу сказать, что если песня удавалась, если песня, оперетта или фильм выходили так, как задумывались, то было место и для творческих радостей, и для удовлетворенности. Можно сказать, что в той или иной степени радость и утверждение жизни были основным признаком Сталинской эпохи в искусстве. В этой радости и утверждении мы были в той или иной степени певцами Сталинской эпохи. И среди этих певцов мой голос звучал, пожалуй, наиболее звонко и сильно».

Это была грандиозная фраза. Со Сталиным Дунаевского действительно связывали невидимые нити на протяжении всей жизни. Даже скорая после кончины вождя смерть Дунаевского воспринимается достаточно символично.

Личной встречи Исаака Осиповича со Сталиным не было. Но он чувствовал, что Хозяин не оставляет его без внимания. Дунаевский написал песню «Дорогая моя Москва». Многие не знают, что у этой песни два автора текста: Марк Лисянский и Сергей Агранян. История этой песни поучительна. Как-то в одной фронтовой газете прочел Исаак Осипович стихи боевого офицера Лисянского о Москве, о солдатской доле, об оставленной девушке и захотел сочинить к ней музыку. Но что-то в словах его не устраивало, и он попросил режиссера своего ансамбля, с которым колесил по железным дорогам, Аграняна, дописать нужные ему слова. Агранян написал. Получилось, что два куплета принадлежат Лисянскому, три дописаны Аграняном, да и сам Исаак Осипович несколько слов вставил.