Исаак Дунаевский. Красный Моцарт - [168]

4 ноября вернулся в слякотную, запорошенную мокрым снегом Москву. На улицах реяли флаги, в Союзе композиторов поговаривали, что у Сталина неважно со здоровьем. Как весть о чуме, разошлись слухи, что на очередном Пленуме ЦК Сталин ругал Молотова и Микояна. Лазаря Кагановича, который всегда хорошо относился к Дунаевскому, не тронул. Впрочем, композитор не понимал, до какой степени все в империи увязаны между собой. Каждый ставленник имел «своих», без команды людей наверху не существовало. Сталин готовился принимать парад, а Дунаевский с нетерпением ожидал 12 ноября, чтобы отправиться в город своей славы — Ленинград на гастроли. Зина советовала пойти в ателье, заказать новое пальто. Пошили. Зоя потребовала, чтобы они отправились на праздничный вечер.

* * *

…Вернулось состояние подтянутости. Он опять может утешать других, а не требовать утешения. Он с охотой, «своею ласковой рукой», пишет Лиле Милявской, отчитывает ее за пессимизм:

«Я не знаю, Лиля, чего больше в жизни — хорошего или плохого? Но я знаю, что сама жизнь хороша вместе с ее плохим и хорошим. И именно радостное приятие жизни должно составлять, так сказать, закон ощущения нашего молодого человека. Что значит пессимизм в Вашем возрасте? Откуда он берется и чем он может питаться? Ведь пессимизм — это осознанное неверие в хорошее, в светлое, неверие, пришедшее в результате длительного жизненного опыта, наблюдений и серьезных разочарований, не так ли? Применимы ли все эти признаки к причинам пессимизма к Вам, светлому юному существу, которое должно и радоваться, если есть отчего, и грустить, если есть почему. Вы еще не жили, ничего не прожили, не прошли по жизненной дорожке, если не считать свойственных Вашему возрасту самообманов и миражей, легкой, но недолговечной, грусти, разочарования, принимаемых частенько за жестокости судьбы. А жизнь-то — впереди, и Вы должны к ней готовиться, не вдалбливая в себя пессимизм, а воспитанием воли, духа, чувств, обобщением знаний, познанием людей, природы, культуры, искусства. Вы пишете, наверное, вы, Исаак Осипович, в мои годы никогда не грустили. Почему же не грустил. Грустил и даже „мучился“, как мне тогда казалось».

Композитор формулирует поразительный по своей простоте секрет успеха: он знал в молодости свое будущее. Он хотел видеть его именно таким. Он хотел видеть себя обеспеченным и всеми признанным, как Зеньковецкие, сладкие певцы Украины, что приезжали петь к ним летом в Лохвицу. Он готовился к этому. Все остальное есть плоды этого стремления, плоды этой подготовки. «Знайте и вы свое будущее, как должен его знать каждый человек. И готовьте себя к нему, страстно его желайте, ибо все ваши труды в той или иной степени обязательно вознаградятся и все ваши отказы будут услышаны. Ибо человек — это синтез мечты, воли и труда». Конечно, плюс степень талантливости, от которой и зависит степень вознаграждения. Дунаевский почти осязаемо говорит о Боге, которого никак не называет, но которого ощущает. А когда человек теряет из виду свое будущее, то его посещает болезнь, именуемая пессимизмом.

Неожиданно он принимает решение не ездить в Ленинград ни в декабре 1952 года, ни, если судьбе будет так угодно, позже. Музкомедия очень гонит подготовку «Вольного ветра» и выпускает его к 30 декабря, он уезжает в Воронеж на неделю, а оставшиеся три дня до Нового года планирует быть очень занятым. С «Золотой долиной» всё обещают выяснить за неделю: а именно когда и в какие сроки она будет ставиться в Ленинграде. Кстати, ему последние дни опять звонили из Ленинградской филармонии и вели переговоры о том, чтобы он приехал с концертами. Видно, что эти поручения его заботят. Грядет 1953 год.

* * *

13 января 1953 года с утра грозно зарокотали радиотарелки, те самые тарелки, которые начинали свой день с песен Дунаевского. Бдительные органы раскрыли террористическую группу врачей-отравителей. Советский народ с гневом клеймил преступную банду убийц и их иностранных хозяев. А дальше шел перечень фамилий, поражающих своей экзотикой, почти неправдоподобной схожестью. Коган, Фельдман, Вовси, Гринштейн, Гинзбург… И самая нелепая фамилия в этом списке — Виноградов — личный врач Сталина.

Кампания набирала обороты. Журнал «Крокодил» опубликовал открыто антисемитский фельетон «Пиня из Жмеринки». Наружу выплыл просто энциклопедический ряд еврейских фамилий. Дунаевский узнал, что арестован следователь Лев Шейнин. Старый и очень страшный человек — руководитель отдела по особым преступлениям, писатель по любви. Перед войной он начинал вместе с Эйзенштейном делать сценарий фильма «Бежин луг» про прототипа Павлика Морозова. Год назад Лев Романыч «толкнул» Дунаевскому трофейный «ауди». И вот сам грозный Шейнин арестован. Арестован Борис Збарский — хранитель тела Ленина, главный хранитель мумии.

Наступили страшные дни. Ночами по Москве ездили черные машины — забирали известных евреев. Стали распространяться слухи о депортации всех евреев в Сибирь. Дунаевский, который разгар кампании встретил в Рузе, писал в письме Рае Рыськиной: «С болью и тоской думаю обо всех московских прелестях». Он еще острее почувствовал неустойчивость своего положения. То, с чем он не сталкивался со времен непоступления в Лохвицкую гимназию, вдруг обернулось чудовищной реальностью.