Исаак Дунаевский. Красный Моцарт - [167]

В Рузе принесли письмо от Ивана Пырьева. Ему предложили снять не законченную Эйзенштейном вторую серию Ивана Грозного. Композитор представил, как его враги, «оппозиция», как он ее называл, будут шептать по углам: «Дунаевский и Иван Грозный…» Но ведь в эпоху царя не танцевали вальсов и не пели легкие песенки? Куда ему до Прокофьева. Этот момент Дунаевского самого заботил. Как все легко его определили в мастера легкого жанра! «Один Пырьев — смелый человек, знает мое подлинное нутро, позволяющее мне все уметь», — говорил Дунаевский.

Это «все уметь» было основополагающим в характере Дунаевского. Отличник просто не мог иначе. Весь день после письма Пырьева было отличное настроение. Дунаевский даже пошел играть вечером в волейбол, правда, отбивая мяч, свернул себе мизинец правой руки. Уже вечером увидел, что палец болит, распух, и он не может растянуть пальцы до октавы. Пришлось напевать вслух, вместо того чтобы проигрывать на рояле. В жаркие дни его приглашали в гости пионеры, благо пионерских лагерей вокруг Дома творчества было пруд пруди. Насмотрелся на деревья, наобнимался с соснами и сочинил песню юных мичуринцев за один вечер, на следующий — лагерную пионерскую песню. Все это между делом. Каждое утро, пока его не позвали на пляж, садился за партитуру «Золотой долины». В результате получилась почти новая оперетта.

«…А когда кончилась война и мое „если“ сбылось, я… продолжал ту же дурацкую жизнь с ее шумами, запахами, влезающими и уничтожающими нашу кровь, наши легкие, наше сердце и сознание. Я нарушил свою клятву и понял, что, обожая природу, я никогда не смогу быть с ней так и столько, сколько требует мое сердце, моя любовь к ней. И мне бесконечно больно, что годы уходят, а я до сих пор не знаю имен птиц, пленяющих меня своими звонкими хорами, названий трав, одуряюще благоухающих вокруг меня, названий насекомых и жучков, неутомимо трудящихся для своей короткой жизни».

Это было самое пронзительное письмо, которое он написал для Раечки. Догадывался ли он сам, сколь много рассказал ей о себе?

Август догорал. Зоя приезжала и уезжала: Дунаевский регулярно давал ей деньги на содержание Максима. Пришла радостная весть: сын поступил в Суриковское училище. Радость была огромной. Тяжелая душевная «язва» спала, и мучительное душевное состояние, которое продолжалось все десять месяцев со дня несчастного случая, закончилось.

Запевала сталинской эпохи

Осенью на него обрушилась работа. Композитор написал по разным поводам много новых песен и музыки, которая уже частично исполнялась по радио в праздничных передачах. Его ждали в Одессе. Дунаевскому очень хотелось приехать в прекрасный и так тепло некогда принимавший его город, привезти и исполнить с хором и симфоническим оркестром свою новую песню. Но многое мешало это сделать, в том числе осложнившаяся проблема экспорта солистов из Москвы, а также самая главная проблема с сыном.

В августе ему приходилось ездить на Центральную научную студию документальных фильмов для записи фильма про птиц «Крылатая защита». У него было страстное желание дирижировать: исполнять собственные песни самому. Скромный подарок городу-герою он хотел привезти и исполнить сам. Это было его желание. Кроме того, Исаак Осипович планировал, что отъезд поможет ему прийти в норму. Любое передвижение, смена впечатлений, стук колес, проводы и встречи давали ему жизненную энергию.

Прямо с поезда Дунаевский отправился в Одесскую филармонию знакомиться с музыкантами. Когда он вошел, раздались аплодисменты: музыкальный бог спустился с олимпа. Дунаевский не представлял себе разницу между Москвой и провинцией. В Москве на него смотрели с опаской, ему завидовали. А здесь, на Украине, он был полубог, человек, музыка которого, не затихая, лилась из репродукторов. К тому же в местной газете был дан анонс его последнего сочинения «Песня об Одессе».

Одесситы подготовились к встрече. Директор филармонии присутствовал на репетициях, спрашивая после каждой паузы, не нужно ли Исааку Осиповичу водички, бутербродика или чайку. В день премьеры песни Одесская филармония ломилась от публики. Выход Дунаевского — публика зааплодировала, аплодисменты волной, по нарастающей, понеслись от передних рядов к задним. Одна восторженная дама с песцом на плечах поднялась. За нею поднялся весь зал. Горячая любовь к своему городу перекинулась на сочинение и на сочинителя. Дунаевский поклонился.

Власть над залом была абсолютная. Концерт прошел на «ура». Композитор остался доволен и коллективом, и собственной работой. После концерта поехали на банкет. Директор филармонии интересовался: «Композитор Дунаевский, живший в Одессе в начале столетия, известный как дирижер и автор знаменитой еврейской оперы „Бар-Кохба“, — не родственник ли?» — «К сожалению, не мой, — отвечал Дунаевский. — Меня в Одессе об этом часто спрашивают. Мой родственник — композитор конца XIX века Самуил Дунаевский, автор многих религиозных песнопений». Исаак вспоминал своего дядю.

Четыре дня — каждый день по концерту — пронеслись быстро. На всех представлениях успех был огромный. Публика аплодировала стоя. «Песню об Одессе» встречали как весть о рождении долгожданного ребенка, Барабанова — автора слов — носили на руках. Все было немного чересчур и очень здорово. А самое главное, в Одессе вовсю шпарило солнце. Одесское 1 ноября тянуло на московское 1 сентября. На Привозе какая-то торговка бесплатно сунула ему огромного судака. Было тепло, и возвращение в Москву воспринималось как отказ от подарка, врученного ему Провидением. Хотя были и свои радости: у Генички вовсю шел учебный год. В институте уже не вспоминали о страшном происшествии.