Исаак Дунаевский. Красный Моцарт - [146]

Далекая и страшная музыка неслась с западной стороны. Ее исполнял какой-то огромный и мощный оркестр, грозный и устрашающий.

Призрак того времени настигнет Исаака Осиповича спустя девять лет, в 1950 году, когда в письме одной девушке, с которой Дунаевский только что заочно познакомился, он вдруг решит оправдаться в том, чего не совершал. «Вы же понимаете, я не был осведомлен о предстоящей войне», — писал Дунаевский. А спустя годы признал: «туман и сплетни», которые о нем ходили, оказали в известной мере свое угнетающее действие.

Семья эвакуировалась. Дача оглохла. Дунаевский сам описал впечатления тех дней:

«Я вспоминаю чудесный июльский день 41-го года. Еще Москву не бомбили. И мы, компания в четверо приятелей, отправились на мою подмосковную дачу во Внуково. Я не стану описывать тоскливый вид опустевшей дачи (семья перед этим эвакуировалась), цветущего сада и великолепного огорода. Все было в то лето таким пышным, обещающим богатый урожай и таким безразлично и тоскливо ненужным. Мы захватили с собой из города выпивки, закусок. После обильного возлияния мы разбрелись по территории. Я лег в высокую некошеную траву, распластался по земле вверх лицом, захватив обеими распростертыми во всю ширину руками охапки травы под самый корень ее, и глядел в бездонное синее небо, откуда струилась такая нега, такая ласка, такой безмятежный мир и покой, что казалось трагически нелепым, что с этого самого неба можно бросать бомбы на людей, на города и села. Слезы текли сами собой по моим щекам».

Композитору сообщили, что на него имеется бронь от Наркомата просвещения и он поступает в распоряжение особого идеологического отдела. И до сентября Исаак Осипович не имел никаких сообщений относительно своей участи.

Для его жены и ребенка война началась по-другому. 22 июня скрипнула входная дверь дачи, зашаркал по полу веранды дворник Милет, вошел и буднично объявил войну. Уже на следующий день завыли сирены — провели первую учебную тревогу. Сирены выли музыкально, с грамотой первоклашек музучилища: субдоминанта, доминанта, тоника. Будто чьи-то невидимые руки щипали струны огромного музыкального инструмента, похожего на арфу. Периодически пространство выгибалось и лопалось с чмокающим звуком, будто кто-то кого-то целовал прямо в губы, — вдалеке взрывались бомбы.

В то время в Москве жил родной брат Исаака Дунаевского — дядя Сеня — Семен Иосифович. Он был на шесть лет младше Исаака Осиповича, являлся дирижером и руководителем детского ансамбля песни и пляски Центрального дома детей железнодорожников. Это был знаменитый детский коллектив, выступавший на всех официальных собраниях и празднествах тех лет. В нем пели многие герои наших дней и даже, по воспоминаниям Евгения Дунаевского, Юрий Лужков.

Семен Иосифович был весьма музыкально одаренным человеком. Сочинял музыку. У его хора существовало несколько визитных песен, конечно, песни Исаака Дунаевского, например, «Скворцы прилетели» и др. Многие воспитанники до сих пор вспоминают «дядю Сеню», который на этом посту получил звание заслуженного деятеля искусств.

Жил дядя Сеня на Спиридоновке, в районе станции метро «Маяковская», вместе со своей женой Лидией Алексеевной и Адой, приемной дочерью. Лидия Алексеевна страдала тяжелой психической болезнью — с припадками, во время которых она становилась буйной. В такие минуты ее боялись все, включая дядю Сеню. Когда они уже будут жить в эвакуации, в Новосибирске, Евгений Исаакович увидит, как в буйстве Лидия Алексеевна с ножом гонялась по комнате за дядей Сеней, а тот, прикрываясь подушкой, от нее убегал. Мама и бабушка Гени, испуганные, не смея шелохнуться, смотрели на дикую сцену, которая спустя годы превратилась в какой-то набор смешных движений, хлюпающих звуков и несвязных криков. Когда Лидия Алексеевна после войны умерла, дядя Сеня женился на девушке Лоре, дочери генерал-полковника, очень умной и толковой девушке со знанием языка, которая жила в доме на Гоголевском бульваре, в одном подъезде с матерью братьев Дунаевских — Розалией Исааковной.

Через неделю дядя Сеня забрал Геню с мамой к себе в дом. В Москве надолго прописались сирены. Жуткие и громкие. И неприятный хруст огромных, видимо из асбеста, рукавиц, которыми взрослые хватали зажигалки и бросали в ящики с песком. Это были звуки взрослого мира. По радио беспрестанно передавали правила гражданской обороны. Существовал приказ Сталина — во что бы то ни стало сохранить Москву, создать отряды гражданской обороны. На каждой крыше каждую ночь дежурили взрослые, по нескольку человек, тушили зажигалки, которые пробивали крыши и падали на чердаки. В небе терлись об облака аэростаты.

Несколько раз на Спиридоновку приезжал Милет, рассказывал, что творится на даче, спрашивал, что делать. Исаак Осипович распорядился в его отсутствие по всем хозяйственным вопросам касательно дачи советоваться с Саженовым — прорабом, который дачу строил.

Железнодорожники для спасения своих жен и детей нашли один состав среди сотен других, загруженных продовольствием, техникой, медикаментами: на нужды фронта, тыла, севера, запада, востока. Все было подготовлено. Существовал секретный приказ Сталина эвакуировать в первую очередь спецов, остальных можно было оставлять на произвол судьбы.