Исаак Дунаевский. Красный Моцарт - [138]

Первым письмо режиссеров прочитал помощник Сталина Поскребышев. Вывода было два: либо они сошли с ума и написали Хозяину донос на самих себя (что было уже довольно распространено), либо с кем-то в ЦК договорились, чтобы их поддержали. Письмо представляло собой форменную «телегу» на нового начальника Управления по делам кинематографии Большакова, сменившего на этом посту уже расстрелянного Бориса Шумяцкого. Поскребышев подчеркнул красным карандашом места, которые были интересны Сталину. Собака знала вкусы Хозяина.

То, что в самом начале письма режиссеры испуганно клялись, что они ни в коей мере никакая не группировка, Поскребышев выделять не стал. Это была уже тавтология. Тогда каждое второе сообщение в газетах о разоблачении «врагов народа» начиналось с фразы: группировка…

А подчеркнул он вот что: «…моральное состояние творческих работников очень тяжелое». Это надо было знать, чтобы не пропустить бунт. «Мы знаем, как Вы безмерно заняты. И все-таки мы обязаны просить Вас прочесть это письмо».

Сразу видно: трудились профессионалы. Если убрать два слова «просить Вас», а букву «м» в слове «мы» заменить на «в» — получится: «И все-таки Вы обязаны прочесть это письмо». Сталин этого не заметить не мог.

И последнее: «Мы считаем себя не вправе молчать. Каждый из нас, так же как и вся масса творческих работников кино, готов отдать все свои силы, чтобы оправдать доверие народа».

Подчеркнул все то, что показывало степень истерики. Суть дела была неинтересна. Хозяина могла заинтересовать степень недовольства, истерики, отчаяния тех, кто ему служил. Степень отчаяния Поскребышев тоже подчеркнул.

И еще подчеркнул (чтобы Сталин запомнил) подписи тех, кто скулил. По сравнению с Дунаевским, обращающимся к чиновнику среднего звена, даже не к министру, а всего лишь к одному из его замов, Григорий Александров и его друзья находились в более унизительном положении. Что неудивительно. Написали-то Хозяину! Чувства собственного достоинства почти не ощущается. А у Дунаевского ощущается. Но дело тут не в уровне обращения. У Исаака Осиповича через всю жизнь навязчиво выявляется гипертрофированное ощущение чувства собственного достоинства, творческого достоинства — до побеления губ, до трясения подбородка.

В то время «играли» все, и он тоже. «Игр» было очень много. В 1940 году Дунаевский мог позволить себе отправить это письмо еще и потому, что был депутатом. Депутат. Каждая социальная ступенька красной империи допускала определенную долю фрондерства. И кажется, в этой «игре» конца 1930-х годов за свое финансовое благополучие он победил. Сталин отменил свой приказ о гонорарах. Исаак Осипович снова стал получать авторские за каждую песню, вылетавшую из радио.

«То положение, которое мы имеем на сегодняшний день в вопросах оплаты труда композиторов, исключает возможность привлечения квалифицированных композиторских сил». Из этого письма видно, что Дунаевский считал себя единственным настоящим композитором для кино, который работает только на энтузиазме. Такие мелочи, как правило, всегда оставались за бортом правды о жизни великого композитора.

* * *

…Вся первая половина 1940 года прошла под знаком любви. Дунаевский опять стал жертвой страсти, той самой, от которой, как он писал, у мужчины нет спасения. Он, конечно, выторговал свое право художника у Зинаиды Сергеевны на влюбчивость. Он, конечно, нуждался в увлечении. Но все было, скорее, мимолетным капризом.

Сколько мужчин — столько историй любви. Исаак Осипович всегда любил непохоже.

Дунаевский был из той породы мужчин, которые за красоту прощают всё. Только праматерь всех женщин Лилит никогда не обманешь. Она часто строила Исааку козни. И главное, не подкопаешься, даже если ты окончил иешиву. Все так, как будто земная женщина, и только опытный взгляд тертого ребе способен определить, когда в дело вмешивается женщина, а когда за нее все решает праматерь Лилит. У Исаака Дунаевского один из романов был именно такой.

На излете 1930-х годов его популярность была абсолютной. Он знал, что такое дорогие рестораны, что такое письма мешками. И уже знал, что такое жить с одной женщиной, признаваться в любви другой, встречаться с третьей и обращать внимание на хорошеньких — четвертых. Всё, как в музыке. Левая и правая рука играют разные партии. Дунаевский так же и любил. Одних женщин у него любило правое полушарие, других — левое.

Но эта история не про нервные рефлексы, а о парадоксах жизни и женскую самостоятельность. В 1938 году ленинградский режиссер Владимир Корш-Саблин, с которым Дунаевский уже успел много и плодотворно поработать, пригласил его писать музыку к новому фильму «Моя любовь». Это была картина о честной комсомольской девушке. Главную роль исполняла Лидия Смирнова. Молодая старлетка, выученица Александра Таирова, которая очень хотела походить на Милицу Корьюс, звезду экрана, чем-то приглянулась Коршу.

Если верить ее мемуарам, а не верить им причины нет, она была сексуальна. Чтобы понравиться режиссеру, могла прямо на голое тело надеть платье и, понадеявшись на мужскую реакцию, прийти на кинопробы. Да еще сделать невинный взгляд. Короче, она была хороша безвозвратно, как может быть хороша только первая весна в жизни молодого человека. И глаз опытного мужчины мог это определить.