Иосиф Бродский после России - [39]
Ответ на анкету («По возрасту я мог бы быть уже…») Т. 4. С. 140–141.
Впервые: Новый мир. 1994. № 5.
Пейзаж с наводнением («Вполне стандартный пейзаж, улучшенный наводнением…») Т. 4. С. 142.
Впервые (без названия): СС1.
…еще до внедренья плотины, кружев, имен де Фриз / или ван Дайк… Абрахам де Фрис (Фриез) — фламандский скульптор. С 1704 г. работал в Москве; Абрахам ван Дейк (ок. 16351672) — голландский живописец из Амстердама.
Письмо в академию («Как это ни провинциально, я…») Т. 4. С. 143–144.
Впервые: СС1.
… их клювы / и когти — стершиеся карандаши /а не угроза печени… Г. А. Левинтон отмечает здесь контаминацию мифа о Прометее и цитаты из «Египетской марки» Мандельштама: «Розовоперстая Аврора обломала свои цветные карандаши. Теперь они валяются как птенчики, с пустыми разинутыми клювами».
Я — не пророк, они — не серафимы… Отсылка к пушкинскому «Пророку».
«Там, наверху», как персы говорят… «Энума элиш», или «Когда вверху» — так принято называть по первым словам текста древневавилонскую поэму о сотворении мира. Эту поэму переводил на русский язык В. К. Шилейко, второй муж А. А. Ахматовой (перевод не сохранился). В 1940-1960-е годы А. Ахматова работает над драмой «Энума элиш», название которой переводит как «Там вверху».
Посвящается Пиранези («Не то — лунный кратер, не то — колизей; не то…») Т. 4. С. 145–147.
Впервые: ПСН.
Джованни Батиста Пиранези (1720–1778) — итальянский архитектор, рисовальщик и гравер, уроженец Венеции, автор графических архитектурных фантазий, в которых причудливо слились традиции венецианского искусства, римского барокко и зарождающегося романтизма. Композиции Пиранези монументальны, хотя подчас фантастичны и нереальны.
Посвящается Чехову («Закат, покидая веранду, задерживается на самоваре…») Т. 4. С. 148–149.
Впервые: Новый мир. 1994. № 5.
Стихотворение можно рассматривать как своего рода реплику в литературной полемике Бродского и его друга и исследователя Л. Лосева, написавшего статьи «Посвящается логике» (Вестник русского христианского движения. 1978. № 127. С. 124–130) и «Чеховский лиризм у Бродского» (Поэтика Бродского: Сб. ст. Tenafly; N.Y., 1986. С. 185–197). В этих статьях, анализируя стихотворение Бродского «Посвящается Ялте», Лосев высказывал ряд наблюдений над «чеховским лиризмом» в поэзии Бродского. Бродский, не любивший Чехова, откликнулся стихотворением, насыщенным поданными в сниженном виде «чеховскими» деталями: Так, луч заката, задерживающийся на самоваре в описании летнего вечера, вызывает в памяти хрестоматийный пассаж из «Чайки» о бутылочном осколке (восходящий к рассказу «Волк»), стол, приготовленный для чаепития, — начало «Дяди Вани» — в первой авторской ремарке: «На аллее под старым тополем стол, сервированный для чая», муха в блюдце с вареньем отсылает к образу Епиходова, сетовавшего: «И тоже квасу возьмешь, чтобы напиться, а там, глядишь, что-нибудь в высшей степени неприличное, вроде таракана».
Бродский включает в текст фамилии, соотносимые с реальными людьми, известными ему и, что более важно, Лосеву: В.Эр-лих (профессор литературы, автор книги «Русский формализм» и по крайней мере одной статьи, посвященной Бродскому: Ег//сл V. A Letter in A Bottle // Partisan Review. 1974. № 41 (Fall). P. 617–621), A. H. Вяльцев (физик, автор вышедшей в 1965 году в издательстве «Наука» книги «Дискретное пространство-время»), И. Пригожий (физик, автор ряда книг, посвященных феномену времени), А. В. Карташев (крупный деятель эмигрантской печати, автор книги «Воссоздание Святой Руси»). Тогда в качестве студента Максимова (фамилия здесь может восприниматься как согласованное с определяемым словом в падеже приложение или как посессивное определение — чей студент?), выступает не Д. Е. Максимов (литературовед, специалист по поэзии «серебряного века», упоминавшийся Бродским в «Путешествии в Стамбул», а сам Лосев, который учился в университете в то время, когда Максимов там преподавал, и может некоторым образом быть назван студентом Максимова. Таким образом, во-первых, можно говорить о некотором наборе «физиков и лириков», воссоздающем атмосферу эпохи, когда Бродский познакомился с Лосевым, во-вторых, упомянутые физики занимаются именно проблемой хода времени, о которой упоминается в одной из названных статей Лосева, и, наконец, в-третьих, сам Лосев появляется в качестве персонажа в стихотворении которое полемизирует с его точкой зрения.
Недоброво — возможный прототип — Н. В. Недоброво (18821919).
хор цикад — Как убедительно показывает Г. А. Левинтон, эти строки являются цитатой из стихотворения Ахматовой «Смерть Софокла»: «И мрачно хор цикад вдруг зазвенел из сада» (Левинтон Г. Смерть поэта: Иосиф Бродский // Иосиф Бродский: Творчество, личность, судьба: Итоги трех конференций. СПб., 1998. С. 206). Можно добавить, что здесь, учитывая смешивание голосов цикад и звезд, возникает еще один подтекст — строка из «Финляндии» Баратынского: «Алмазных звезд ненужный хор».
См.: Ахапкин Д. Еще раз о «чеховском лиризме» у Бродского // Русская филология: Сборник научных работ молодых филологов. Тарту, 1999. Вып. 10. С. 143–151; Ранчин А. М. «На пиру Мнемозины…»: Интертексты Бродского… С. 428–442.
Бродский и Ахматова — знаковые имена в истории русской поэзии. В нобелевской лекции Бродский назвал Ахматову одним из «источников света», которому он обязан своей поэтической судьбой. Встречи с Ахматовой и ее стихами связывали Бродского с поэтической традицией Серебряного века. Автор рассматривает в своей книге эпизоды жизни и творчества двух поэтов, показывая глубинную взаимосвязь между двумя поэтическими системами. Жизненные события причудливо преломляются сквозь призму поэтических строк, становясь фактами уже не просто биографии, а литературной биографии — и некоторые особенности ахматовского поэтического языка хорошо слышны в стихах Бродского.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.