Иосиф Бродский: Американский дневник - [9]
Бродский является мастером эффектных концовок. "Песня невинности" состоит из утвердительных предложений и заканчивается мажорно с оттенками иронического восторга: Потому что душа существует в теле, жизнь будет лучше, чем мы хотели. Мы пирог свой зажарим на чистом сале, ибо так вкуснее; нам так сказали.
В "Песне опыта" преобладают отрицательные конструкции, а последняя строфа начинается с типично "русского вопроса", на который автор дает свой вариант ответа:
Мы сами отвечаем за все наши поступки, и внешние обстоятельства не могут повлиять на нашу судьбу. Вопрос "Разве должно было быть иначе?" со значением свойственного риторическим вопросам утверждения указывает на уверенность в том, что все, что происходит в этой жизни, происходит по воле человека; а если так, то не имеет смысла требовать от судьбы снисходительности ("сдачи") как компенсации за потери. "Мы платили за всех" соотносится с фразой из предыдущей песни "Песни невинности": "Если кто без денег, то мы заплатим" и сделаем это добровольно, потому что считаем, что именно так нужно делать. В 1302 году за участие в политической жизни Флоренции Данте был лишен гражданских прав и приговорен к изгнанию, откуда он больше не вернулся на родину. "Божественная комедия" была написана им в эмиграции.
В "Песне невинности" при желании можно усмотреть и черты американского образа жизни. "Нашу старость мы встретим в глубоком кресле, / в окружении внуков и внучек" — эта идиллическая картина не соответствует русской традиции описания взаимоотношений отцов и детей, например у Тургенева или в "Братьях Карамазовых" Достоевского. Возможно, в этом стихотворении, говоря о разном мировосприятии, Бродский противопоставляет свое "советское" прошлое новому образу жизни, с которым он столкнулся в эмиграции.
В декабре 1972 года Бродский пишет стихотворение "1972 год" с посвящением Виктору Голышеву, в котором подводит итог своего полугодового пребывания в Америке: "Все, что я мог потерять, утрачено / начисто. Но и достиг я начерно / все, чего было достичь назначено".
Поэт говорит о своем "старении": "Старение! В теле все больше смертного. / То есть ненужного жизни. С медного / лба исчезает сиянье местного / света. И черный прожектор в полдень / мне заливает глазные впадины. / Силы из мышц у меня украдены", но в начале стихотворения это не воспринимается как трагедия, потому что время от времени между строчками проступает прежний поэт, задиристый и насмешливый:
Слушай, дружина, враги и братие!
Все, что творил я, творил не ради я славы в эпоху кино и радио, но ради речи родной, словесности. За каковое раченье-жречество
(сказано ж доктору: сам пусть лечится) чаши лишившись в пиру Отечества, нынче стою в незнакомой местности.
Пародия на поэта-трибуна, властителя дум поколения, выражается в торжественно-приподнятом стиле и обилии "высоких" слов: "чаша", "пир", "словесность". "Братие и дружина" — так обращались русские князья к войску.
Но уже в следующей строфе торжественный тон сменяется унынием и тревожными ожиданиями:
Ветрено. Сыро, темно. И ветрено.
Полночь швыряет листву и ветви на кровлю. Можно сказать уверенно: здесь и скончаю я дни, теряя волосы, зубы, глаголы, суффиксы, черпая кепкой, что шлемом суздальским, из океана волну, чтоб сузился, хрупая рыбу, пускай сырая.
В стихотворении "1972 год" возникают образы, которые впоследствии прочно войдут в поэтический мир Бродского: "океана", из которого не вычерпать воду, чтобы сблизить два континента, "рыб", "знака минуса" и "вещи" как представления о самом себе:
Вот оно — то, о чем я глаголаю: о превращении тела в голую вещь! Ни горй не гляжу, ни долу я, но в пустоту — чем ее не высветли.
Это и к лучшему.
Разрыв жизненно-важных связей делает человека похожим на "вещь": "Все, что мы звали личным, / что копили, греша, / время, считая лишним, / как прибой с голыша, / стачивает то лаской, / то посредством резца — / чтобы кончить цикладской[33] / вещью без черт лица" ("Строфы", 1978). Можно, конечно, в подобной ситуации стараться не замечать того, что происходит, тешить себя надеждой, что ничего страшного не случилось и все это вопрос привычки и времени. Многим эмигрантам удается забыться, обрести себя в новой жизни. Но для того чтобы забыться, должно быть желание забыть и, если хотите, склонность к "забывчивости". Если бы у Бродского такая склонность была, он не оказался бы за границей: причины его эмиграции были далеки от проблем экономического характера.
Лирический герой Бродского не тешит себя иллюзиями, а испытывает чувство ужаса, сознавая, что происходит непоправимое. Вместе с тем даже в этом состоянии поэт пытается анализировать ситуацию с присущей ему иронией, которая в контексте стихотворения приобретает оттенок "черного юмора": "Чувство ужаса / вещи не свойственно. Так что лужица / подле вещи не обнаружится, / даже если вещица при смерти".
Отстраненный характер описания собственного обезличивания — это попытка сохранить равновесие, удержаться на поверхности, убедить себя в том, что "это и к лучшему". Но за этой попыткой прочитывается сознание неизбежности конца, непоправимости допущенной ошибки, невозможности изменить или предотвратить что-либо в своей жизни. Сравните: "Чем безнадежней, тем как-то / проще. Уже не ждешь / занавеса, антракта, / как пылкая молодежь. / Свет на сцене, в кулисах / меркнет. Выходишь прочь / в рукоплесканье листьев, / в американскую ночь" ("Строфы", 1978).
Кто такие интеллектуалы эпохи Просвещения? Какую роль они сыграли в создании концепции широко распространенной в современном мире, включая Россию, либеральной модели демократии? Какое участие принимали в политической борьбе партий тори и вигов? Почему в своих трудах они обличали коррупцию высокопоставленных чиновников и парламентариев, их некомпетентность и злоупотребление служебным положением, несовершенство избирательной системы? Какие реформы предлагали для оздоровления британского общества? Обо всем этом читатель узнает из серии очерков, посвященных жизни и творчеству литераторов XVIII века Д.
Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.
Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.