Иосиф Бродский: Американский дневник - [7]
Не оправдались надежды привязать Бродского и к еврейской культуре: "Если нельзя было отнести Бродского к американцам, то попытки сделать из него еврейского поэта оказались еще менее состоятельными. Хотя он был евреем "по рождению, по крови", но "увы, по воспитанию", он им не был. Он был евреем настолько, чтобы на себе почувствовать антисемитизм, но не настолько, чтобы захотеть стать символом советских евреев. Многие эмигранты, включая меня, хотели бы видеть его своим глашатаем и многие из них составляли его аудиторию. Однако Бродский не был удовлетворен только их читательским интересом: "Зачем писать, — спрашивал он, — если твой читатель не более чем повторение тебя самого."[25].
Людмила Штерн пишет: "Бродский не только никогда не переступал порога действующих синагог — он отказывался выступать с литературными вечерами в их зданиях. Многие синагоги в Америке сдают молитвенные залы для светских мероприятий. Эти залы по размеру и акустике не уступают первоклассным концертным залам. Арендовать же их значительно дешевле.
Весной 1995 года, когда я уговорила Бродского поехать в литературное турне по Америке, продюсер Натан Шлезингер в нескольких городах арендовал залы в синагогах. Я показала Иосифу список снятых помещений, и он резко сказал: "Никаких синагог, пожалуйста. В синагогах я выступать не буду""[26].
В одном из интервью на вопрос, кто он на самом деле, Бродский дал исчерпывающий ответ: "Я чувствую себя русским поэтом, англоязычным эссеистом и гражданином Соединенных Штатов Америки"[27]. Исходя из этого определения, наибольший интерес для нас, русских читателей, представляет его поэзия.
Англоязычная проза — это в некотором отношении "товар на вынос", размышления поэта об окружающем мире, о литературе, культуре и философии, о воспитании подрастающего поколения, в то время как стихи — это разговор с самим собой, обращение к прошлому, изложение взглядов на настоящее и будущее.
Глубоко интимный характер поэзии Бродского, особенно в американский период его творчества, подтверждается и тем фактом, что поэт практически не заботился о том, чтобы его стихи издавались: "Напечатают — хорошо, не напечатают тоже неплохо. Прочтет следующее поколение. Мне это совершенно все равно. Почти все равно"[28]. Учитывая то, что одной из главных причин отъезда Бродского из Советского Союза стала невозможность печататься, безразличие поэта к судьбе его стихов на Западе не может не настораживать.
Вероятно, поэтому поэзия Бродского воспринимается с таким трудом, почти как стенограмма, расшифровать которую человеку непосвященному очень трудно. По сути, это работа поэта с языком, который в отсутствии читателей и друзей на долгие годы стал единственным партнером и соучастником его творчества, это дневник, строка за строкой отражающий жизнь в условиях эмиграции. И если мы действительно хотим понять, что произошло с Бродским после его отъезда из России, мы должны отрешиться от сложившихся стереотипов и сосредоточиться на исследовании его творчества, слово за словом, фраза за фразой постигая мысли и чувства поэта.
Читать любой дневник надо вдумчиво, не спеша, обращая внимания на язык и подтекст, расшифровывая пропуски и сокращения, постигая сначала общее настроение и только затем смысл сказанного. Так как ни один дневник не может рассматриваться без сопоставления с реальными событиями, время от времени мы будем обращаться к фактам биографическим.
"ПОХОРОНЫ БОБО" И ДРУГИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
4 июня 1972 года самолет с Иосифом Бродским на борту приземлился в Вене. В аэропорту его встретил Карл Проффер — известный ученый-славист, основатель американского издательства "Ардис". Бродский вспоминает об этом в интервью, данном Свену Биркертсу в декабре 1979 года: "Как только я к нему подошел, он спросил: "Ну, Иосиф, куда ты хотел бы поехать?" Я сказал: "О Господи, понятия не имею". И это была истинная правда. <.> И тогда он спросил: "А как ты смотришь на то, чтобы поработать в Мичиганском университете?" У меня были уже другие предложения — из Лондона, кажется, из Сорбонны. Но я подумал: "В моей жизни наступила перемена, так уж пусть это будет большая перемена!""[29].
Так Бродский оказался в Америке. К 1972 году относятся "Бабочка", "Набросок", "Одиссей Телемаку", "Песня невинности, она же опыта", "Похороны Бобо" и другие стихотворения. Наверное, самым загадочным в этом списке является стихотворение Бродского "Похороны Бобо".
В переводе Карла Проффера на английский язык "Похороны Бобо" датированы январем. мартом 1972 года, то есть закончил его Бродский за два месяца до отъезда. Кто же такая Бобо, с которой он прощается в стихотворении? Ее образ — веселый, легкомысленный и прекрасный, как у Пушкина в "Евгении Онегине": "За ним строй рюмок узких, длинных, Подобно талии твоей, Зизи, кристалл души моей, Предмет стихов моих невинных, Любви приманчивый фиал, Ты, от кого я пьян бывал!". Зизи, Бобо, Кики или Заза — имена, которыми в прошлом веке на французский лад называли подружек юности. Можно предположить, что Бродский прощается с одной из них. Но в стихотворении не чувствуется тех переживаний, которые обычно сопровождают смерть, даже если это смерть не очень близкого человека: "Бобо мертва. Кончается среда"; "Бобо мертва, и в этой строчке грусть"; "Бобо мертва. Вот чувство, дележу / доступное, но скользкое, как мыло". Трудно представить, что Бобо в стихотвоернии Бродского — это реальная женщина. Скорее всего, этот образ соотносится с Музой поэта, вдохновительницей его юношеских стихов.
Кто такие интеллектуалы эпохи Просвещения? Какую роль они сыграли в создании концепции широко распространенной в современном мире, включая Россию, либеральной модели демократии? Какое участие принимали в политической борьбе партий тори и вигов? Почему в своих трудах они обличали коррупцию высокопоставленных чиновников и парламентариев, их некомпетентность и злоупотребление служебным положением, несовершенство избирательной системы? Какие реформы предлагали для оздоровления британского общества? Обо всем этом читатель узнает из серии очерков, посвященных жизни и творчеству литераторов XVIII века Д.
Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.
Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.