Иосиф Бродский: Американский дневник - [12]
Комментируя этот отрывок, Томас Венцлова рассказывает о двух американских летчиках литовского происхождения Стяпонасе Дариусе и Стасисе Гиренасе, которые в 1933 году на маленьком аэроплане предприняли попытку пересечь Атлантический океан. Они вылетели из Нью-Йорка в Каунас, но недалеко от польского города Мислибожа их самолет потерпел аварию. Причины катастрофы остаются невыясненными до сих пор. Согласно литовской легенде, летчики были убиты нацистами. В свое время эта история произвела на Бродского большое впечатление.
Венцлова вспоминает о том, что он не раз возвращался к ней, интересовался, на каком самолете они летели, моноплане или биплане, и даже намеревался посвятить Дариусу и Гиренасу отдельное произведение.
В "Литовском ноктюрне" в своем воображаемом перелете через океан Бродский пытается повторить путь, пройденный литовскими летчиками. Трудно сказать, чем поразило его это событие: отчаянной попыткой вырваться из круга запретов ("то, кордонов за счет, расширяет свой радиус бренность"), расширением возможностей человека за счет смещения государственных границ, обретением истинной свободы вне зависимости от политических разногласий между странами или, возможно, тем фактом, что летели они домой. Автор предоставляет читателям право самим делать выводы.
Очевидно одно: в 1933 году перелет литовских летчиков через океан не мог иметь никакой общественно-значимой цели (мировой рекорд был установлен шестью годами раньше американским летчиком Чарльзом Линдбергом). Поступок же литовцев был проявлением их личного мужества, не связанным ни с политическими расчетами, ни с национал-патриотическими идеями.
Перелетая через границы, лирический герой Бродского "мстит", как мстит камень колодцу, оставляя на его поверхности кольцо грязи. И опять можно только догадываться о том, кому или чему мстит поэт: времени, судьбе или, может быть, ограничениям, за пределы которых в реальной жизни ему не вырваться. При обсуждении приведенного выше отрывка крайне любопытно сопоставить "Литовский ноктюрн" со стихотворением "Полевая эклога", условно датированным 1963 годом: "Стрекоза задевает волну / и тотчас устремляется кверху, / отраженье пуская ко дну, / словно камень, колодцу в проверку, / чтобы им испытать глубину".
Как "Литовский ноктюрн", "Полевая эклога" написана в форме монолога, в ней встречается и образ "колодца", и образ "изгнанника", и "биплан стрекозы", и".пилотское. кресло" на дне, и "отражения" (в "Литовском ноктюрне" — "оттиски"). В "Полевой эклоге" Бродский говорит об отражениях как свойствах памяти хранить воспоминания о прошлом. Отражения составляют внутренний мир человека, это первое, что "уносит с собой" изгнанник.
Противопоставляя "колодцы" "лужам", в которых "нет отраженья", автор говорит о том, что есть "низкорослые страны", для которых отсутствие отражений является предметом гордости — "главной спесью" местного населения. Когда сравниваешь эти два стихотворения, трудно поверить в то, что между ними 20 лет разницы.
В "Литовском ноктюрне" призрак "из Нового света" "поспешает домой" и оказывается на территории Литвы. Вполне уместно предположить, что речь в стихотворении идет не только о Литве. Бродский родился в России, и Литва не могла ассоциироваться у него со словом "домой". Скорее всего, Бродский имел в виду их общий "дом" — Советский Союз*, который он покинул на пять лет раньше, чем Венцлова.
Хотя в "Литовском ноктюрне" слово "Россия" не встречается, ее присутствие ощущается и по отдельным словам ("империя", "отчизна", "родные заболоченные вотчины", "кириллица", "Чудотворный Никола"), и по чувству ностальгии, определяющему тематику стихотворения.
Автор спешит домой к другу, чтобы продолжить прерванный некогда разговор, который представляется ему чрезвычайно важным. Попробуем представить, о чем они могли говорить, учитывая то обстоятельство, что собеседник автора — литовец по национальности, а основная тема стихотворения — Литва: Литва в составе Российской империи, Литва в составе Советского Союза. Возможно, речь шла о зависимом положении республики и ее претензиях к более могущественному соседу.
В отличие от "Литовского дивертисмента", в "Литовском ноктюрне" нет указания на время. Читатель может только догадываться о том, к какому периоду относится тот или иной отрывок. Создается впечатление, что поэт и не стремился описывать конкретные ситуации. Тогда, возможно, это не просто зарисовки с натуры, а аргументы, подтверждающие его точку зрения в дискуссии.
Нельзя не обратить внимание на то, как обозначена в стихотворении Литва: "нищая провинция" Империи, "захолустье", "губерния цвета пальто". Как отмечает Венцлова, при данных определениях[43] речь может идти только о Литве в составе Российской империи. Теперь зададимся вопросом, зачем поэт да еще в разговоре с другом использовал обидные для литовца эпитеты, если это не имело принципиального значения.
Попробуем предположить, что данные обозначения не просто случайность, тогда в тексте должен присутствовать дополнительный материал, подтверждающий эту версию. III
Поздний вечер в Литве. Из костелов бредут, хороня запятые свечек в скобках ладоней. В продрогших дворах куры роются клювами в жухлой дресве.
В книге, посвященной теме взаимоотношений Антона Чехова с евреями, его биография впервые представлена в контексте русско-еврейских культурных связей второй половины XIX — начала ХХ в. Показано, что писатель, как никто другой из классиков русской литературы XIX в., с ранних лет находился в еврейском окружении. При этом его позиция в отношении активного участия евреев в русской культурно-общественной жизни носила сложный, изменчивый характер. Тем не менее, Чехов всегда дистанцировался от любых публичных проявлений ксенофобии, в т. ч.
Настоящая книга, написанная писателем-документалистом Марком Уральским (Глава I–VIII) в соавторстве с ученым-филологом, профессором новозеландского университета Кентербери Генриеттой Мондри (Глава IX–XI), посвящена одной из самых сложных в силу своей тенденциозности тем научного достоевсковедения — отношению Федора Достоевского к «еврейскому вопросу» в России и еврейскому народу в целом. В ней на основе большого корпуса документальных материалов исследованы исторические предпосылки возникновения темы «Достоевский и евреи» и дан всесторонний анализ многолетней научно-публицистической дискуссии по этому вопросу. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Основание и социокультурное развитие Санкт-Петербурга отразило кардинальные черты истории России XVIII века. Петербург рассматривается автором как сознательная попытка создать полигон для социальных и культурных преобразований России. Новая резиденция двора функционировала как сцена, на которой нововведения опробовались на практике и демонстрировались. Книга представляет собой описание разных сторон имперской придворной культуры и ежедневной жизни в городе, который был призван стать не только столицей империи, но и «окном в Европу».
Литературу делят на хорошую и плохую, злободневную и нежизнеспособную. Марина Кудимова зашла с неожиданной, кому-то знакомой лишь по святоотеческим творениям стороны — опьянения и трезвения. Речь, разумеется, идет не об употреблении алкоголя, хотя и об этом тоже. Дионисийское начало как основу творчества с античных времен исследовали философы: Ф. Ницше, Вяч, Иванов, Н. Бердяев, Е. Трубецкой и др. О духовной трезвости написано гораздо меньше. Но, по слову преподобного Исихия Иерусалимского: «Трезвение есть твердое водружение помысла ума и стояние его у двери сердца».
В статье анализируется феномен коллективного сексуального насилия, ярко проявившийся за последние несколько лет в Германии в связи наплывом беженцев и мигрантов. В поисках объяснения этого феномена как экспорта гендеризованных форм насилия автор исследует его истоки в форме вторичного анализа данных мониторинга, отслеживая эскалацию и разрывы в практике применения сексуализированного насилия, сопряженного с политической борьбой во время двух египетских революций. Интерсекциональность гендера, этничности, социальных проблем и кризиса власти, рассмотренные в ряде исследований в режиме мониторинга, свидетельствуют о привнесении политических значений в сексуализированное насилие или об инструментализации сексуального насилия политическими силами в борьбе за власть.
«Лишний человек», «луч света в темном царстве», «среда заела», «декабристы разбудили Герцена»… Унылые литературные штампы. Многие из нас оставили знакомство с русской классикой в школьных годах – натянутое, неприятное и прохладное знакомство. Взрослые возвращаются к произведениям школьной программы лишь через много лет. И удивляются, и радуются, и влюбляются в то, что когда-то казалось невыносимой, неимоверной ерундой.Перед вами – история человека, который намного счастливее нас. Американка Элиф Батуман не ходила в русскую школу – она сама взялась за нашу классику и постепенно поняла, что обрела смысл жизни.