Иосиф - [99]

– Гришка-колдун!

– Иде, Гришка? – мать спрашивает меня.

– Да вон, гляди! С пятном на лбу! – я ей.

– Да не Гришка, а Мишка, – она мне. – И не Мишка, а Михаил Сергеич! Это тебе всё же – Генеральный секретарь, а не хухры-мухры, – это она мне, Димитриевна.

– Пап! Но ты такую страшную историю поведал! А почему ты раньше об этом никогда мне не говорил?! – я был поражен повествованию отца.

– Тебе?! – отец будто ждал от меня этот вопрос. – Комсомольцу?! Ты забыл, как мы с тобой катух тут чистили, забыл? Прям вот тут вот, на этом базке? А? Ты ещё в школе учился? – судя по выражению моего лица, отец определил, что я вспомнил! Вспомнил! Тогда родитель покивал головой. – А-а-а… – Покивал и ушел. Ушел в хату. А я остался один на базке козьём.

В другой раз, может быть, в коробочке мозговой своей я и не отыскал бы ТУ давнюю историю. Она почти что совсем выветрилась из памяти. А сейчас в одну секунду проявилась до мельчайших подробностей.

Стояла осень. День был пасмурным, как сегодня. И отец позвал меня чистить базок. Занятие это, надо сказать, не из лёгких. Вилами отслаивать от земли более чем полуметровый пласт, плотно утрамбованный коровьими, овечьими и козьими копытами, пласт соломы с сеном, перемешанных навозом. В общем, всё это, совсем НЕ в поэтическом языке звучит, как НАВОЗ! Так вот, сначала его надо было отодрать от земли, потом перекинуть через забор, а уж от забора, с другой стороны двора, передвинуть в общую навозную кучу. А учился я тогда классе в седьмом, восьмом. В крестьянском деле сызмальства надо иметь охоту и азарт, иначе от тоски и жалости к себе, хорошему, можно обозлиться и податься в те самые «револьцанеры». Семейные. Да! Но если родители вовремя начинают приучать своих детей ко всем хозяйственным делам, охота к труду и азарт к нему – придут обязательно! Как говорится, дело это наживное. Помнится, в день тот, с первых минут оценив объём работы, я уже пожалел себя, а отец точно определил моё настроение:

– А кто же, Павло, всё это чистить будет? Я один? Вас, вон, четверо! И всех вас на ноги поднять надо. Знаешь, сколько худобы было у твоего прадеда Ивана Осьповича?! Ты даже не представляешь себе! И все работали! Все! От мала до велика!

– Это ещё при царе было, – взбрыкнул я.

– И что? При царе?

– Царь был плохой, и все мучились при нём! – начал выдавать я свои школьные познания.

– Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь? – начал злиться отец.

– Мы в классе проходим! А у меня пятёрка по истории! –вознёсся я.

– Ты, умник! В классе он проходит! Кидай, кидай! Да чище чисть! И до самой земли! Ты в школе проходишь, а я всё своими глазами видал! Умничает он тут мне ещё! Знаешь, какая раньше жизнЯ была? При царе? Правильная жизнЯ была!

– Да, – гнул я свою линию, – если бы не Ленин, если бы не революция, так бы все и ходили безграмотными и голодными!

– Да что ты со мной споришь?! Сопляк! Револьцанер нашелси! Да ты знаешь, что твои револьцанеры в Водинах устроили, а? С Харламовыми, а?

– Харламовы, может, белые были, вот с ними они и расправились, – лез я поперёк.

Помню, родитель мой затрясся в бешенстве, и я испугался. Таким я его никогда не видел. Даже подумал:

– Вот как ткнёт меня сейчас вилами…

Секунды три-четыре он испепелял меня страшным взглядом, а потом глубоко воткнул вилы в навозный пласт и тихо, с дрожью в голосе, произнёс:

– Почистишь до конца, до земли. Всё! Один! Проверю! – сказал и, не оглянувшись, зачикилял в хату.

Конечно, я почистил. До конца, до земли всё и один. А за двором даже всплакнул, когда перебрасывал навоз в кучу. Всплакнул от жалости к себе.

Как я мог забыть тот давний отцовский урок? А отец, оказывается, помнит его. Я стоял на базке, курил и машинально глядел на индюшек, петухов…

На крыльцо вышел отец в летней рубашке, с улыбкой:

– Ну, чего ты там притулилси? Револьцанер? Мать зовёть! Пошли исть!

– Базок будем чистить? – спросил я.

– Базок?! – хрипло засмеялся родитель и взъерошил совсем седую свою шевелюру.