Иосиф - [93]

– Опосля доскажу, чем энта история закончилась, – отец опять вздохнул и продолжил. – Пойдём на баз! Коз надо напоить!

– Пап, а Макар с зайцем, а?

– Ну, да-да-да! – поддержала меня мать. – И мне интересно, чем дело закончилось. Про Коваля-то я знала, а про Макара первый раз слышу.

– Ды как жа, первый? –Первый!

– Да… – отец приподнялся с табуретки и нехотя переключился на другую тему. – Энтот заиц так завел Макара, в такую яму, что не вылезти из неё и ничаво. А вокруг этой ямы собрались другие зайцы – видимо-невидимо – и так стали хохотать, что Макар чуть с ума не сошел!

– Как это так?! – удивляюсь я.

– Нечистая, Паша.

– Но почему её столько много было, этой силы?

– А ты думаешь, что её сейчас меньше? – парировал отец.

– Я её не вижу, – не сразу отвечаю отцу.

– Паша, – осторожно вклинилась Димитриевна. Она уже прихватила пуговицу и стала затягивать дырку в моём кармане. – А ты знаешь, как бабушка твоя, Дарья Антоновна говорит? Святое место пустым не бывает. Были церква – был Бог. Не стало церквей – пришел чёрт. Вот табе и нечистая.

В те Горбачевские времена я далек был от религии, но заметил, что с умножением морщин и седин родительских множилось и их обращение к Богу. Может, человек так устроен? Чем ближе к концу своей жизни, тем чаще начинает в Небо глядеть? Мать никогда не скрывала своих религиозных убеждений, она была верующей, а отец никогда не говорил о них. Стеснялся, наверное. Но в последние годы своей жизни начал проводить опыты, о которых я и не знал. Однажды, когда я приехал домой, – это было ранней весной, – отец в слегка приподнятом настроении повёл меня в маленький придел коридорный. Этот тесный закуток, где обычно хранились семейные съестные припасы, находился напротив кабинета отцовского. Вот завел отец меня туда и начал показывать банки с водой:

– Гляди на эту банку! Видишь чаво?

– Ну, банка…

– Какая банка?

– «Какая банка» – с водой, пап, с мокрой водой!

– О, умный он, «с мокрой водой». С какой мокрой?! Гляди дюжей!

– Да это вода, кажется, зелёная. Зацвела, что ли?

– А вот эта банка, мокрая?! – отец просветлел. – Гляди, гляди! Не прошибнись!

– Да тоже такая, кажется, тоже зацвела?

– А вот эта?! – отец торжественно указывал на банку, какая была в середине! Не прошибнись! Не прошибнись!

– А чего тут прошибаться – чисто слеза!

– Сляза, Пашка, сляза! – радостно восклицает отец.

– И чего? – пытаю я его.

– А вот эти?! – отец, точно фокусник, снимает светлую тряпицу ещё с двух банок трёхлитровых.

– СлЯза, пап! – радуюсь и я.

– А-а, сляза! Правильно ты говоришь! Вот это я в прошлом году набирал, а это – в позапрошлом, а вот эту – в этом.

– И что это за вода? – спрашиваю отца, хотя начинаю догадываться, ЧТО это за вода.

– Крещенская, Паш! Эти банки, – родитель указывает на банки с зелёной водой, – я наливал до Крещения и после Крещения, а вот эту слязу – прям в Крещение! И ничаво с ней не происходит! Это как? Ты понимаешь, какая это сила?! Василий жа, вот, зять, он жа тоже набирает воду Крещенскую! И она у него тоже не цветёт! В один день набираем! И в Няхавах, и тут, у меня! Вот объясни! Это как?! А-а, а ты говоришь, Бога нет…

– Да не говорил я тебе об этом! Наоборот, я знаю, что во всем мире вода Крещенская не портится.

– Я не знаю, как там во всем мире, а у нас с Василие м точно, не портится!

Выходит так, что отец своими действиями и поступками был сторонником апостола Фомы: пока своими глазами не увижу, пока своими руками не пощупаю – не поверю!

Наконец-то мы во дворе.

Я любил свой баз! Здесь столько труда родительского и детского было вложено для облагораживания его, база! Сколько раз отец вместе с нами, сыновьями, катухи перестраивал, погреб перекапывал, крышу хаты перекрывал и сколько яблонь, слив, вишен, груш было посажено вокруг двора. Отец всегда жалел клёны, а они каждый год лезли, точно сорная трава. И каждый год отец ворчал и приказывал:

– Пашка, а сруби ты к чёрту вон энтот кленок! Ды и энтот тоже жалко, но и его – прям под корень! Прям под корень! О-о, да дай ты им волю, лет через пять по своему двору и не пройдёшь! – в подобных высказываниях отец всегда глубоко и шумно вздыхал! – Эх, да какая жа у нас земелюшка! Цаны ей нету!

Возле летней кухоньки росла молоденькая стройная верба. Она стояла, точно застенчивая девушка. И мама каждый раз при случае рассказывала историю возникновения её, «девушки» этой.

– Я своему Палычу года два талдычила: ну, вбей ты мне возле кухни какую-нибудь сухую палку, и чтобы из неё п-о больше веток сухих торчало! Мне банки пустые и мытые не на что вешать! И раз аж до скандала дело дошло. Разозли-л си мой Палыч, пошел за катух, приносить палку сухую.

– Пойдеть такая?!

– Ты чего?! – я ему. – Чаво ты мне за кочерыжку принёс? Для одной банки? – раза три я его посылала за катух. А там куча сухих дров лежала, не знаю, скольки лет назад срубленных. Наконец, принёс и спрашивать меня не стал. Затесал и забил поглубже. Так я на эту вешалку не нарадовалась! Банок десять я на неё могла повесить, и тряпочки, и кастрюли, и чаво угодно! Года два я на неё всё вешала! А потом, в третью вёсну, гляжу! Батюшки мои! А она вся зазеленела! Вот это вешалка вышла! И Палыч мой заметил, что вешалка моя зазеленела. Подходить и так, с ехидцей: