Иосиф - [90]

– Но ты же не себе только брал? Ты же и людям помогал, – мягко возразила мать.

– Да какая разница, Нина? Себе, не себе! Я воровал! Это фактически! Почему так выстроили нашу крестьянскую жизню, что надо обязательно воровать?! А?! Какую пословицу у нас сейчас чаще всего говорять, а?

– Не украдешь – не проживешь, – скоро сообразила Димитриевна.

– А-а, не украдёшь – не проживешь. Точно! А это – грех! Нина, грех! Сама знаешь! Мать говорила: «Ося, никогда не бери чужого без спросу! Никогда!» Я вот это запомнил на всю жизнь! А с другой стороны, как тут не возьмёшь? Как ты построишь какой-нибудь катушок? Где ты доску достанешь?! Тащщить надо! Вон! – отец указал в окошко, откуда было видно курятник. – Я бы его давно перестроил, а из чего я его строить буду, из какого материала? Я на пенсии, и воровать мне неоткуда! Среди полей живем, среди зерна, а чтобы прожить зиму, скотину прокормить, надо стащить несколько мешков, потому что совхоз тебе не выпишет. Не положено! Я, Паша, на мельнице вон сколько проработал, но мне зерна не положено было брать, потому что я был служащий. Мельник –служащий, и зерна служащему не положено было. Не положено и всё тут! Как так?! А как бы мы выжили, если бы я не тащщил?! Ведь ты же всегда грамотучий был, всегда спорил со мной, так вот и ответь мне – воровать можно али нет?

– Ну-у, пап, в таком положение, наверное, можно, – ответил я неуверенно.

– В каком таком положении?! – изумился отец.

– Вы же сами всё это производите, поэтому, наверное, можно брать…

– А где это записано, Паш, государственное брать? – робко поставила вопрос мать.

– Ага, где записано у гусударства тащщить?! – обрадовался неожиданной поддержке отец. – За это можно и в тюрьму сесть, а? А ведь тащщат всё! Силос, зерно, дрова из лесу, доски из пилорамы, паташки с плантации – всё! Раньше, Паша, раньше, твой прадед Иван Осьпович ни на кого не надеялся! Сам, всё сам со своею семьёй делал! И вспахать, и посеять, и собрать, и худобу всю поднять. Тогда каждый работал на себя, а не на чужого дядю! ТОГДА – попробуй, укради! О-о-о! Да и в голове ни у кого не укладывалось, чтоб украсть у кого-то и что-то! А?..

Я, действительно, не знал, что ответить отцу, а он продолжил:

– Вот Горбача – Перетрухина ты вспомнил! Пастуха хуторского нашего. А я тебе сейчас расскажу, расскажу про него. Мы тогда с тобой на чём остановились?

– Могу точно сказать – на сапогах! – я забрался на отцовскую кровать и удобно обхватил отцовскую подушку. Мне было так удобно, что в таком состоянии я готов был пребывать хоть вечность! Вчерашняя жара в хате чуть спала, но в печке трещали дрова, и рядом с печкой стояло ведро с углем, которое отец уже принёс из дровяника, пока во сне я наслаждался запахом ушника…

– На каких сапогах? – не понял отец.

– Ну, друзья ему, Перетрухину, сапоги скрипучие принесли…

– А-а-а, «друзья!» Да-да-да! Дружки-и! – оживился отец. Он быстро отошел от гнева на несправедливую насмешку со стороны жАны своей, Димитриевны. – Вспомнил, вспомнил… Там такие друзья были, что не дай и не приведи Господи! С такими друзьями луччи не встречаться! Не догадываешься, что это за друзья были?

– Не-ет, – тяну я, хотя догадываюсь, но хочется услышать от самого рассказчика. – Может, они были революционеры? – пытаюсь шутить.

– О-о, точно-точно! – смеётся отец. – РевОльцанеры! – Отцу, видать, нравилось само слово, «революционеры», но путал он его, как хотел! – О-о, как правильно ты угадал – ревУльцанеры! Ха-ха… Ну, слухай! Они жа, когда сапожки ему отдали, а чирички-то взяли, Паша, взяли чирички. Похохотали, похохотали, да и пошли энти ревОльцанеры. А Перетрухин в сапожках стал притопывать, а они ему – ну в самый раз! Рыпять, скрыпять и всё такое! А потом они ему стали так давить, так давить, а у одного сапожка носок повёл в сторону. Он – на баз, а на базу сапожки энти блескучие да новые – в труху рассыпались! Во-о, Паша, как бываить!

– Не понимаю, как это бывает!

– Щас поймёшь! Ага! Он энтих товарищей нашел своих, а они – ни слухом, ни духом! Про сапожки те! Они и не были у него, у энтого Горбача – Перетрухина!

– Тогда кто же к нему приходил? – замер я в ожидание ответа.

И мать замерла с иголкой в руке. Убрав со стола и закончив мыть посуду, она уже сидела на своей кровати и прихватывала болтающуюся пуговицу на моем пальто.

– Черти, – оглядев нас, ответил отец.

– Как?! – притворно воскликнул я. Я так и знал, что отец ТАК ответит.

– Господи помилуй! – вздохнула мать, перекрестилась, глядя на икону. – Бываить, – и продолжила пришивать пуговицу.

– Черти! – повторил отец. – И знаешь, за ЧЕМ они приходили?

– Да откуда же я могу знать, пап?!

– За цветочиком, за папоротником! Понимаешь?! Я жа табе рассказывал, как он колдуном стал?

– Рассказывал, но я трошки подзабыл! – хитрю я. В этой истории с Перетрухиным, «страшно похожим на Горбача», мне хотелось услышать другие детали и факты.

– Ему, Перетрухину, в чирики попал папоротник, какой цвел. И всё! Гришка Перетрухин стал колдуном. Но, правда, он и до этого черную магию почитывал, и всё шло к тому, чаво он хотел. А про цветочек он, видать, и не догадывалси, про чиричок, куда папоротник попал. А нечистой силе энтот цветочек прям нужон был. Видать, для них энтот цветочек, как для худых валенок шило. Вот за чириками они и пришли, черти, под видом друзей Гришкиных. Но это же – страшная сила, Па-ша! Нечистая?! – отец широко раскрыл глаза и выдержал огромную паузу. – Ты понимаешь, какая это страшная сила?! Ивана Коваля с Верхней Речки помнишь?