Иосиф - [89]

– Ты гляди, а?! Ка-ак она повернула! – отец даже рот открыл, и щёлочки глазные вверх полезли. – Она луччи меня знает, ведьма она была или не ведьма! Дуськю она знает, ведьму! Паш! Хвостом она крутила!.. Поглядите на неё, а? Ты чаво со мной споришь? Чаво ты споришь, а? Дускю она видала, ведьму Дуськю видала она, – отца понесло! – Да тебя тогда и на свете не было! Вообще не было!!

– Ну и чего, что не было? – спросила мать с подковыркой: с лёгкой улыбочкой и незначительными, мелкими кивками головы. – Ося, ты не прав, никакой нечистой силы тут и не пахнет!

О-о! Эта подковырка с улыбочкой для отца явилась бомбой! Дальше он не мог спокойно говорить и вышел из себя.

– Да ты знаешь, что энта Дуськя, как ты её назвала… О, Паша, я так дальше не могу! Ты погляди на неё, а? Всё она знает! Мать твоя всё знает! Всё она подчистую знает! И была она или не была ведьмой, дЫ как её звали!.. ДЫ ты знаешь, что она в свинью превращалась, а?! А один раз ночий на соседа своего напала, а?! – Отец швырнул ходики на верстак. – Знаешь?! – под руку попался молоток, и молоток загремел. – Знаешь, как тот сосед её дрыном отхайдакал, так она три дня из хаты своей не выходила, охала и ахала, и чуть не померла, а? Знаешь?! – отец вскочил, зачикилял по хате и надел шапку.

– Ну, всё! – с тоской подумал я. – Кончились нетленки. Отца и так нелегко вывести на разговор, а тут со стороны матери улыбочка, покачивание головой и это: «Ося ты не прав», прямо-таки – «оскорбление личности!»

– В свинью?! – крайне удивилась мать. Спохватилась! Видимо, ей хотелось поговорить, и она поняла, что перегнула палку, но поговорить-то очень хотелось! – Свинью-у-у! Да что же ты об этом сразу нам не сказал?! – Мать живо приблизилась к отцу и стянула с головы его шапку. – Я же про то и не знала! Так бы сразу и сказал, что она превращалась в свинью! Это жа совсем другая картина! Значить, она ведьмой была! Ты знаешь, Паша, – легко подталкивая отца к верстаку, мать быстро переключилась на меня, – знаешь, как меня свинья щекотала?

– Как щекотала?! – я не знал, кого слушать.

– А так и щекотала! На Суворах! Иосиф Палыч, я тебе разве про то не рассказывала?!

Смешно нахохлившийся Иосиф Палыч молчал.

– Не рассказывала?! О-о! Это я ещё в девчонках ходила! Ну, в девушках уже, это перед войной было. С подружками ночью на лавочке вот так вот сидим, а она, свинья, к нам подбегает, и это не раз было! Ага, подбегает, значит, да и давай нас пятачком щекотать, под ноги и всё такое…

– Мам! Но, может, свинья эта была настоящая!

– Да что ты?! «Настоящая»! Её сразу и видать, что ведьма! Такая «настоящая» до смерти могла защекотать! Это же правда, Иосиф Палыч? Правда?

– Правда, – буркнул отец. Он слегка отошел от гнева, но был ещё взъерошенный. – Ведьму сразу можно было понять, а они превращались в кого хошь!

– Правильно отец твой говорить! Истинную правду! – сглаживала мать. – У вас же, Ося, у вас в кого превращались, Ося?

– Ды-ы, в кого хошь, – отец выдержал огромную паузу. –У нас, вон, – посмотрел на меня, будто я спросил у него, –у нас, вон, Макар был такой, годок мой, с Павловских, и в ЭМТЭЕСЕ работал. И как-то шел он с Сычей домой от тёщи. А тёща у него была ещё та штучка. С нечистой водилась. Ну и поругались они меж собой. Сильно поругались. И тёща ему пригрозила: «Гляди, – мол, – Макар, я тебя в такие края отошлю, что и телят там своих не увидишь!» Ну, в общем, схлестнулись родственнички! Чего уж там не поделили? Не знаю. Но он же в активистах ходил, спорить любил! Ага. А ты же знаешь, от хутора Сычи до Павловска идти – вот! Спустился вниз и всё! Километра два, можа, чуть больше. Шел в обед! Днем! Тверёзый был, как положено, но злой! Тёща – это жа нешуточное дело! Ага, идёт, глядь – заиц, как из-под земли! Вот он сидит! Макар глаза протёр – заиц-то в метре сидит, ага, протер и к нему. Заиц скок-скок от него, но не боится! Как кролик!

– Но, может, кролик это и был? – и тут я не вытерпел.

Отец болезненно сморщился.

– Паша, ты отцу нервы не трепи, а? – попросила меня мать. – Видишь, как он переживает!

– Ну и мать у нас! Ну и ну-у! Из любых положений выйдет! – родитель машинально ухватил ходики и уже дружелюбно улыбнулся мне.

– Но я жа не знала, что она в свинью превращалась. Дуськя энта. А может и не Дуськя. Я и не знаю, как её звали, ведьму ту…

– Я, Паша, скоро умру, – с напускной печалью сообщил вдруг отец.

– Чего так?! – выпалил я.

– Да она чего же! Скоро и девятый десяток пойдеть! – родитель притворно вздохнул и вновь положил часы на верстак, молоток потрогал.

– О-о, да ты ещё герой! Ты ещё сто лет проживёшь, а вот я, я нежилец. У меня, Паша, в нутрях так болит, так всё болит, спасу нету!

Я ненавидел эту тему разговора, которая с годами всё чаще стала возникать у отца с матерью. И, глядя вот сейчас на них, в один миг, по-новому осознал и с чувством щемящей тоски принял сигнал в сердце своем, что да, сдали они, постарели. Но не хотелось за сигналом этим следовать далее, а отец вновь взял ходики и как-то бережно взял и указал:

– Видишь, Паша, анкер стёрси! Железяка, а стирается. Я жа сам его напаивал, а он стёрси. А человек?! У него же тоже предел есть. Кто ему анкер напаяет? Сам Бог? И захочет он мне напаивать, а? Я сейчас не про смерть говорю. Куда меня Боженькя поместить? Налево или направо? Хэ-хэ! Мать вчера про Махра рассказывала. Видишь, какой он был? Стоял на своём и всё! Но он же знал, за что стоял! Вот в чем разница! Бабушка твоя, Варвара Григорьевна, вот такой же была. А я? Прожил жизнь и начинаешь думать. Сколько грехов натворил! Чего вот мы строили? В городах, может, и настроили всего и разного. Вон, Гагарин! Куда забрались?! Это же, наверное, хорошо! А в хуторах?! Куда они забираются, хутора? Где они, хутора? Вы же, дети, все поразъехались! Кому тут дальше жить? Работать? И кто сюда ещё приедет? Василий, что ли, зять? Или брат твой Сашка? Да в сельское хозяйство и на такую зарплату ты их палками не загонишь! Сколько я воровал, Паша, чтобы всех вас, детишек, на ноги поставить? От хорошей жизни что ли? В мельнице! Было же не моё, а я – брал!