Иосиф - [82]

– Я, – говорит, – эту историю и не слыхал. Нина, ты ни разу её не рассказывала. И если вы спать не хотите, то я с вами троши посижу, чаёк попью!

– Мам?!

– Изверги! – мать смело протянула руку к конфеткам. – Но без «КОРОВКИ» я сильно устаю. Трошечки подъем? С чайкём! – мать озорно тряхнула головой и продолжила.

– А ты разве про Дундука не знаешь?

– Да откуда же мне про него знать?

– Ды как жа ты не знаешь? А знаешь, где его похоронили?

– Где?

– В Лобачах. Между клубом и магазином. Обелиск там со звездой стоит в оградке. Вас там, лопоухих дурачков, ещё в пионеры принимали. Каждый год пионеры у обелиска клянутся быть… эта… лихими комсомольцами и верными партейцами!

– А-а, – вспомнил я, – мы же ко дню пионерии, к седьмому ноябрю, всегда территорию эту убирали. Там ещё волейбольная площадка была. Окурок, бутылок, всякого мусора столько скапливалось! Так это ЕГО в том месте похоронили, Дундукова?!

– Да! А с какими почестями! Там стреляли так! Вверх! Что ты?! Начальства было – ужас, как много!

– А он, видишь как! Пал за бабскую юбку! – резюмировал отец.

– Выходить, так! От кочмарика!

– Ну а дальше?

– Дальше? Вышло так, что после того, как ты говоришь, стали Махор с Настей жить, поживать, да добра наживать. Махор дровишек на зиму натаскал, двери, как мог, утеплил, и зиму они благополучно пережили. Настя расцвела пуще прежнего! А вот Егор Егорыч, как рассказывали, трошки сдал. Не то, чтобы физически, а… как будто надорвалось в нем что-то. Всё ж – человека убил. Все об этом говорили. Переживал Егор Егорыч. Человеко-то был верующий. Двое из-за него пострадали: и Дундука не стало, и Партизана посадили. Вот ведь как в жизни бывает! Всё на мосту произошло, Паша! На мосту Дундук крест у Махра отнял, на мосту Махру угрожал, под мостом Махор его и положил. Вот так вот старые люди и говорили. А всё – зло! Зло тому виной. Вишь, до чего оно может довести! От этого и пал Дундук. Никогда, сынок, никогда не делай другим зла! Видишь злого человека, уйди от него подальше, от дурака такого, и никогда с ним не связывайся!

– Да он чего?! – возмутился отец, указывая на меня.

– Ну, я для порядка! Да-а. Махор с той поры и на людях мало показывался. А тут и весна, и лето пришло.

– Мам, но в этих годах коллективизация устанавливалась. Они что, нигде что ли не работали? Махор, Настя? –спрашиваю я.

– Я не могу тебе в точности сказать, где они работали. Но не это главное. Табе про любовь рассказывать или про коллективизацию? Коллективизацию отец твой хорошо помнить, а я-то – малая была…

Отец посмотрел на меня.

– Про коллективизацию потом, – решил я. – Пап, ага?

– Ага! – охотно согласился отец. – Давай дослухаем. Мне и самому интересно. Я и не знал эту историю. Откушай, Нина Димитриевна, и дальше гни сваю линию! –отец ближе пододвинул коробку конфет матери!

– О-о, ребята! Да я вам стольки нагну, у вас и «Коровки» не хватить! Ага! Значится, так! Наступила лета. Уж вЫшня отходила, а яблоки и сливы пошли. И вот как-то Настя стала купаться в Гришиной яме. Ты жа знаешь на Маркиных Гришину яму?

– А как же! Там мы летом часто купались.

– И вот. Купалась она одна. Почему одна? Обычно же ходят компаниями купаться. А в тот раз Настя была одна. Вот так вот вышло! Разделась, значить, залезла в воду, бултыхается, а с той стороны, с того берега, Дуся идёть и в кошелочке, ну, в корзиночке, яблочки несёть. Соперница, какая никакая! Махор-то от Насти за энто время – ни на шаг. Люди не замечали, чтоб он с Дусей встречалси. Ага! Идёть, яблочки несёть. Видить, Настя плаваить.

– Здорова были, соперница! Бултыхаисси?! – кликаить она Настю.

– Бултыхаюсь! – отвечает ей Настя.

– Как поживаите? – спрашиваить.

– О-о, да слава Богу! Живем мы с Егором Егоровичем распрекрасно! – Настя из речки ей опять отвечаить и хохочет, хохочет. И вот так вот тело своё в речке поворачиваить, поворачиваить, крутится, крутится в воде. Она жа, чаво и говорить, красивая и молодая супротив Дуси. Ага, значить, покрутилась, покрутилась, похохотала, похохотала, да и спрашиваить:

– А чегой-то ты несёшь, Дуся?

Ну, ей-то не видать, Насте, чаво соперница её несёть! Тот берег, ты жа знаишь, высокий!

– Чаво несёшь? – спрашиваить.

– А яблочки, – Дуся отвечаить, – яблочки я несу!

– А дай, соперница, откушать тваво яблочка! – со смехом просить её Настя.

– Для дорогой соперницы, какая мужа дорогого у меня увела, для дорогой соперницы мне ничаво таперича не жалка, – отвечаить Дуся. Выбираить самый большой яблок и бросаить. И яблочко этот падает чуть ли не перед лицом Настиным.

– Ну, спасибочки, ну, спасибочки! – благодарит Настя и к яблочку, вот так вот, руку тянет, чтоб ухватить его. А яблочко никак не дается. И отплывает, отплывает туда, к траве. Шамара там всегда росла.

– Куга, что ли?

– Да не совсем куга. Колючая такая и густая-прегустая. Шамара.

– Я уж и слово это забыл, а колючую траву ту вспомнил. Ну, и что? В шамару, значит, яблочко отплывает, в колючую эту…

– Почаще дома надо бывать, забыл он. Ага! Значит, отплывает. Но она жа там всегда густая-густая была!

– С левого берега.

– С левого берега. Правильно ты говоришь. Не знаю, как сейчас. Но там жа глубоко было. С головкой! Там жа можно нырнуть и не вынырнуть.