Иосиф - [79]

Тут стало всё происходить скоропалительно! Сказывали, за сутки-двое до того, Настя пошла в лес за поджижками. Ну, ты жа знаешь, что выше их – лесок. Жили-то они с матрей бедно. Без мужеской руки чаво ты особа в хозяйстве наделаишь? Ничегошеньки! Вот и они. Печку топили – абы чем. Что горить и что легшее набрать, тем и топили. А уже осень, поздняя. И вот пошла Настя в лес, набрала поджижек охапку, да уже и вниз к сабе спускается. И откуда он взялси, чёрт бы его побрал, Дундук на лошадке! На горе! Он, значит, на кургане поскакал, поскакал да, видать, Настю в леске приметил, да к ней! Ага! Подскакал к ней, спрыгнул с коника, да и сразу:

– Настя! Не рви маю серцу! Дай согласию на любовь!

– Моя серца принадлежить другому! – отвечаить Настя, а сама пытается пройти с поджижками.

– Махру?! – орёть Дундук, и путь ей преграждаить. – Я его изничтожу, как контру! Он – опиум для народу! Чего хорошего он могёть табе дать? Ты красивая, молодая, а я при исполнении! У меня власть! Настя! У нас с тобой всё будить! Я тебя в такие шалка разодену!

– Отойди от меня! Мне от тебя ничаво нинада, никаких шалков! – решительно отвечает Настя. – Я табе всё сказала!

– Настя! – Дундук бросается на неё, обхватываить и валять её начинаить. И что бы там произошло, неизвестно, но Настя в сярцах фразу такую ему кинула:

– Да хто жа так делаить?! А ещё партеец!

Дундук тут сразу охлынул. Он жа не совсем насильником был! А Насте того и надо было! Вырвалась она из рук Вани Дундука, да и бросилась со всех ног под горочку! И хворост свой оставила!

И что там сабе Дундук надумал? Можа, вот эти слова Настины: «и хто жа так делаить?» вселили в него надежду? Мол, делать надо по закону, и не всё, мол, потеряно?! И вот, в партейном пинжаке с карманами, во хмелю прётся Ваня Дундуков на Земляки! Но он жа, Паша, Ленина видал! Ему и море по колено! Ага! А дело было к вечеру. Пока дошел до Земляков, стемнело уж. Пришел. Стал стучать в двери. Стук, бряк, мол, отворитесь, это я пришел, Дундук. По закону! А у Серафимы хатка-то была такая бедная! Мазанка под камышом и чаканом крытая. Двери ногой посильнее толкни – откроются. Бывалыча, зимой их так от яра засыпало снегом! О-о! Ни окон, ни двери не видать! Один дымочек лишь тянет из трубы, да из катуха, где овцы у них были, пар тянет. Живые, значить. Мы жа там катались в детстве с кургана! Я это прям хорошо помню! И вот – стук, бряк!

А в это время у Земляковых на печке сидели Варя да Шурка Поповы! Они ещё девчатами были, Шурка с Варей, а Шура – она луччая моя подруга и мать Коли Попова, дружка тваво, какой волка убил надысь с линии электропередачи. Понял?

– Понял!

– Вот Шурка мне, потом-потом, спустя уж скольки лет после смерти Махра, сама рассказывала, чего видала и слыхала! Они на печке с Варей, а Серафима с Настей на стол накрывають, чего Бог послал, ага, а у печки, на табуреточке низенькой, сидел Махор и обделывал кочмарик. Он жа от Дуси только что от сваёй пришел! Пришел, сделал предложению Насте и очень даже положительно получил его. И сидить сабе у печки да ножичком стругаить, тёще Серафиме будущей кочмарик выстругиваить. Сказывали, Махор весь этот день, как от Дуси пришел, весь день дрова тягал на баз Земляковых. И из лесу тащил, и из талов – откуда мог! А Серафима заприметила во всей этой кучи, какую он принёс, корень с палкой ровной и не толстой. Ну, ты жа знаешь, как кочмари обделываются!

– Знаю, знаю! – подал я голос. – С кочмарём лучше всего коров пасти! Да и коз!

– Во-во! И сидить он, Махор, набалдашничек этот достругываить, до ума его доводить, сидить и в ус сабе не дуить, ни ждеть и не гадаить чаво через минуту тут произойдеть! И тут табе – стук-бряк!

Хто прётся? Ночий?! Ага! Гостей-то не ждали! Все переглянулись, Махор встаёт и к двери, с кочмариком. А стук ещё сильнее и голос:

– Анастасия! Открывай! Это я! Иван Дундуков! Иду по партЕйному!

Настя так вся и задрожала, как листик осиновый! Подскочила к Махру, ухватила его за рукав и шепчет ему на ушко так: «Не ввязывйся, не ввязывайся с партейцем, я сама ему открою!»

– Э-э, нет, – отвечает ей Махор. – Так дела не пойдеть!

А дверь уже трещить и снова крик:

– Настя! Не доводи меня до бешенства!

А у них, понимаешь, дверь какая в хату? Горе, а не дверь –нараспашку, а чуланная ещё туда-суда! Но тоже – горя! Я жа говорю, бедныи они были. Без мужеской руки. И как Шурка, подруга моя рассказывала, не раз вспоминала:

– Он, – говорит, – Махор улыбнулси Настеньке сваей, взял за плечики и как пушинку переставил её от двери. Подальше от греха. То-олько её переставил, дверь так и хрясь, и распахнулася! Дундук ногою её саданул да и сам в чулан ввалилси! Ага! А Махор спокойно так ему и говорить:

– Зачем жа ты, партейный человек, безобразию такую творишь? Бедным женщинам двери с петель срываишь?

– Махор?! – как бык взревел Дундук и бросился на сваво соперника.

– А тот лишь, – как Шурка говорила, – он лишь, Махор, отшагнул, кочмариком вот так вот взмахнул. Видать, он не ждал и не гадал, что так получится, взмахнул, дескать, как комарика отмахнул. Вот так вот, ага, да и по бОшке Дундука набалдашником этим и прям в висок ему! Тут Дундук и осел. С копытков, Паша! Насмерь! Кочмариком его по головке, тот и окочурилси! Помнишь, как в той песне, какую я вам в детстве пела: