Иосиф - [28]

– Комсомол, а скольки щас времени?

Или я кричал ему, например, так:

– Дяданя! А сейчас – 17 часов 38 минут!

– 17, 39! Комсомол, – поправлял дед. – Гляди на солнцу!

Я-то был ярый комсомолец, а дед Митька – белогвардеец!.. Как можно было с этим смириться?! Однажды я набрался наглости и спросил:

– Деда, а много ты наших пострелял?

– Каво это – ваших? – ехидно спросил дед. Он сидел на пеньке – в лесочке мы пасли – и ковырял палкой в земле.

– Красных! – красный, как рак, выпалил я. Страшно всё ж было такие вопросы задавать!

Деда иронично оглядел меня, может, хотел подзатыльник отпустить, да лень вставать было! Выдержал огромную, смертельно длинную для меня паузу, иронично же и ответил:

– Да не-е, внучок, ваших я не стрелял…

– А дед Николай? – я имел в виду деда Кольку Маркина.

– Да куда ему?! – не сразу, но с той же усмешкой ответил дед. – Он и ружьё держать не могёть!

У деда нашего, Дмитрия Игнатьича, всегда было много гостей, родственников, но с кем по-настоящему дружил он, как я теперь понимаю, так это с дедом Колькой Маркиным. Дед Колька был старше нашего года на три. Кряжистый, крепко стоящий на ногах с густой, всклоченной шевелюрой, он неожиданно появлялся во дворе деда и хрипел прокуренным голосом:

– Односум! Выходи!

И тогда бабушка наша, Дарья Антоновна, приказывала нам, внукам, раствориться, скрыться где угодно, только ни в коем случае не показываться на глаза старым казакам. Мы растворялись, скрывались, но всё же как можно ближе подкрадывались к месту, где кидали свои старые кости старые воины.

Хата деда – рубленый пятистенок, стояла на взгорке. С одной стороны, за наезженной гужевым транспортом дорогой белой, начиналась крутая меловая белая гора с осинником на макушке. Каждый раз во время пастьбы по этому бугру мы проходили тут со своим стадом. С другого бока хата обращена была к густому смешанному саду, который спускался к речке Тишанке. Сад был старый, дореволюционный, и здесь росли такие вкусные яблоки, груши, сливы! А уж вишни тут произрастало, как чёбора на дедовом бугре. Упала вишенка на землю, –на следующий год она обязательно проклюнется ростком. Только и успевай прорубать такой сад.

Однажды до обеда дед собрал всех нас, внуков своих, какие у него на этот час находились, построил и обратился, как в армии:

– Ну? Лопухи и утюги! Хто вышню любить?

– Вишенку, дяданя, мы все любим! – за всех лопухов и утюгов высказалась сестра Татьяна. У деда же сестра Таня была в любимицах, и он называл её Белкой. За беленький цвет волос.

– Ты, Белка, выдь из строя и ступай к бабке под подол. Я вон к утюгам обращаюсь!

– А я, дяданя, больше ажавику люблю! – двоюродный брат, утюг Серёга решил вывернуться.

– О, бабка, будет, кому ажавику собирать, как поспеет! Там она так цвела! Так цвела! Над речкой! О-о! А щас дай им всем по запону.

Бабушка наша, самая добрая бабушка в мире, баба Даша, молча раздала нам старые передники. И мы все, лопухи и утюги, надев их, обезьяним способом полезли каждый на облюбованную вишенку. Умащивались на толстых ветках, на сучках, кто как мог, и начинали рвать. Вишня стояла густо, оттого росла высоко, а сами, поначалу заветные, а потом и противные после первого ведра вишенки висели на макушке деревьев. Почти каждый год вишня у деда урождалась славная, одной сушеной мешками выходило! Не говоря о варенье, которое бабушка варила большими эмалированными чашками! А сколько было съедено ло-пухамии утюгами – немереное количество!

– Дяданя! – кричит с ветки лопух Сашка, брат мой родной. – А если вышынка моя сломается?! Гля, она какая хиловатая?

– Ну, чё я табе могу пообещать, внучок Сашка? – вещает дед с земли. – Ну, задницу табе надяру, и станет она у тебя трошки пухловатой! А потом на другую вышню подсажу. Уж так и быть, подмогну! Внук всё ж родной, жалковато!

Мы не знали, когда наш дед говорил шуткой, а когда серьёзно. Воспитатель он был строгий, но никогда не бил. За столом же каждому внуку случалось получить ложкой по лбу! Это было. А бабушка? Она никогда не перечила деду. Была глубоко верующей. Соблюдала все четыре годовых поста. И всегда постилась по средам и пятницам. Запоны бабушкины были большие, с огромными впереди карманами. В такой запон-передник добрая хозяйка могла вместить целое ведро вишни! Бабушка переходила от вишни к вишне, охала и ахала:

– Ой, Серёжа, да ты глянь, на какую веточку стал?! Ана жа щас хряснить и всё! И ты чибурахнисси, не дай Бог, и чего-нибудь сабе сломаешь, не приведи Господь!

– Ай, жалкий ты мой, Пашечка, да зачем жа ты лезешь с вышенки на вышенку?! Спустись на землю! Разобьёсси!

Дед Митька, с шилыжиной для острастки, ходил и давал ценные указания… И вот оно донеслось:

– Односум! Ты иде ходишь? – Из глубины сада, от речки нашей Тишанки, показался дед Николай Маркин.

И мы все, лопухи и утюги в один голос, со своих вишенок радостно завопили:

– Дяданя! К табе пришли! – мы знали, что бабушка наша сейчас же нас снимет с вышенок. Конечно, главный утюг, лопух и комсомол в деле собирания вишенок, ажавики, была она, наша бабушка! Какое она вкусное варенье варила!

Дед наш, Дмитрий Игнатьевич, ещё и Великую Отечественную войну прошел. Всю! До Одера дошел. Имел множество наград, но первый год войны он был поваром на передовой. Оружие в первый год не давали, проверяли. Там, на Великой войне он получил контузию, отчасти потерял слух, а тело деда было в мелких осколках. Всю жизнь они у него, осколки, сами выходили. Не раз и не два на лугу, в лесу при наших коровках, дед иногд, неожиданно громко звал: