Ион - [22]

Зарывшись в газеты, Титу вскоре забыл о своей неудаче. Он читал до темноты, а перед уходом, чувствуя прилив бодрости, рассказал о происшествиях в Припасе, да еще рассказывал по-венгерски, к великой радости практиканта…

5

Когда меркнул день, семья Хердели собиралась на галерее; так это бывало во все ясные летние вечера. В каникулы Херделя коротал время в саду за домом, подчищал деревья, полол траву, а после обеда часок-другой отдыхал на пасеке, убаюканный усердным гудением пчел. Г-жа Херделя целый день хлопотала на кухне. Она бы ни за что не подпустила дочерей к печи. Мыть посуду и носить воду — входило в обязанности Гигицы, а чистоту в доме блюла Лаура. Девушка на выданье, она старалась во всем проявить свой тонкий вкус… С делами они управлялись под вечер. Тогда наступал отдых на галерее, женщины, сидя за вышивкой или вязаньем, болтали, смеялись, Херделя с трубкой в зубах листал какую-нибудь книжку. Все село и половина его окрестностей простирались перед ними, как огромная рельефная цветная карта. Крестьяне, возвращавшиеся с поля или идущие в Жидовицу, коляски, проезжавшие между Армадией и Бистрицей, следовали мимо них, давая все новую пищу разговору. Когда наступали потемки, барышни с матушкой во главе принимались петь старинные румынские романсы не лишенными приятности сопрано, иногда им вторил басом и учитель.

Госпожа Херделя была страстной певуньей и очень благочестивой женщиной. Помешивая в горшках, держа на огне сковородки, она весь день напевала песни или молитвы, а по воскресеньям, не имея досуга ходить в церковь, одна пропевала дома всю литургию. Между прочим, у нее была славная молодость. Дочь бедных крестьян, она рано лишилась отца и попала под опеку дядюшки, Симиона Мунтяну, учительствовавшего в то время в Моноре. От дядюшки и пошло все ее счастье в жизни. Мунтяну был ревностный учитель и ярый румын. Он не жалел сил, чтобы оберечь от венгризации Монор, бывший летней резиденцией одной из венгерских графских семей. Из святочного «Ирода»[13] он создал некую религиозную драму с костюмами, пением, диалогом. Мария Дружан, вся в белом, представляла ангела господня. Ей это очень шло, и она особенно отличилась пылом и бойкостью, приглашая волхвов поклониться Спасителю, что рождается каждый год.

На ее счастье, учитель Мунтяну не удовольствовался одним «Иродом». Окрыленный благожелательным приемом, впоследствии он стал устраивать театральные представления, подбирая самых толковых девушек и юношей в исполнители произведений Александри[14], которые тогда начали шире проникать и в Трансильванию. Молва об этих спектаклях разнеслась по всему Сомешскому краю. Со всех сел в Монор стекались люди поглядеть спектакли румынского театра, нуждавшегося в ободрении. И любители-актеры Симиона Мунтяну играли с таким чувством, что поражали всех. Душой их была молодая и прелестная Мария Дружан, успевшая в короткое время завоевать всеобщее восхищение, так как она была самой даровитой. В «Постылой дочери» и особенно в «Русалиях» успех ее был незабываем. На одном из банкетов, после представления «Русалий», протопоп из Шоймуша, человек очень образованный и бывалый, произнес тост и, прославляя ее артистические способности, под всеобщие аплодисменты провозгласил ее примадонной-дилетанткой. Мария плакала от радости, хотя и не понимала, что означает прозвище, которым он удостоил ее. После тоста протопоп пытался приволокнуться за примадонной, но безуспешно.

Ныне супруга учителя со слезами на глазах вспоминает ту золотую пору. Как она унеслась, точно ее и не было! Тогда же она выучила и песни, теперь их учили от нее дочери. Тогда! Тридцать лет прошло с тех пор. После «Русалий» она познакомилась с Захарием Херделей, учителем из Лекинцы с большим будущим, вышла замуж, родила девятерых детей, шестеро из них умерли, после того как она выпестовала их, работала как каторжная, забыла всякое веселье и развлечения и состарилась. От былой ее прелести остались только следы и воспоминания. Да песни-бедняжки, переписанные ею для памяти в толстую тетрадь. Отраду она находит в горячей и неколебимой вере в бога и радуется на детей, что они уже большие, могут расправить крылышки и устремиться в жизнь…

Ночь надвигалась из укрытий, глуша последние трепетанья света. Над селом синели волны дыма, склоны холмов глубоко дышали, овеваемые легким ветерком. Звуки различались все отчетливее. Слышно было и как перекликались брехавшие собаки, и отрывистые возгласы с пашен или из дальних домов, и негромкий говор людей, идущих с полевых работ по белому большаку усталым тяжелым шагом, взметая пыль, и скрип порожних телег, обок которых шагали истомленные трудом крестьяне, а позади трусили собаки, опустив морды и задрав хвосты, обнюхивая все канавы и изгороди… Поравнявшись с распятием у начала села, прохожие обрывали разговоры, крестились, обнажив головы, и потом «добрым вечером» приветствовали неутомимо распевавшее семейство Хердели. Все сельчане охотно слушали их пение. Детишки останавливались на мосту через Княжий ручей, глазели на них и потом пускались бежать…

Они дошли до третьей строфы, когда Гиги таинственно прошептала: