Ион - [141]

Справа от Титу сидела Еуджения и с любопытством смотрела на него. Титу поцеловал ее надушенную, унизанную кольцами руку и сказал, усаживаясь:

— Бесподобная у Джеордже сестра, а у меня очаровательная свояченица!

— Сдержи, о юноша, свой пыл! — со смехом сказал Александру. — Не вздумайте ухаживать, ее муж ревнив, как мавр!

Гогу, сидевший напротив, улыбнулся с напускным равнодушием, а остальные от души расхохотались. Еуджения порозовела и ответила:

— При всем том я люблю, когда за мной ухаживают!

— Ага, ага! — воскликнул опять Александру. — Значит, приглашение по всей форме?.. Гогу, гляди в оба, опасный молодой человек!

Смех и веселость царили весь вечер…

Титу, конечно, тоже приютили на вилле Мара. Утром он поднялся прежде всех, решив пройтись и освежить голову, разгоряченную волнением после встречи с сородичами, прибывшими из краев, куда он мечтал попасть. Он чувствовал себя счастливым, в ушах его так и звучал их быстрый и мягкий говор. Подметив, что Александру расположен к нему, он подумывал, как бы снискать дружбу Гогу, который, будучи депутатом, мог бы посодействовать ему, особенно когда он попадет в Румынию. Да и Еуджения так пленила его, что он даже увидел ее во сне; только впредь следовало умерить свои восторги, и он уговаривал себя, — теперь не время поддаваться соблазнам.

У источника он встретил Ионела Пинтю, тот попивал из чашки минеральную воду с молоком, макая в нее рогалик.

— Это мое лечение, — сказал Ионел с кислой улыбкой.

Они пошли вместе к густому сосняку. Ионел был не в восторге, он предпочитал проводить время в одиночестве. Титу все-таки навязался ему, желая разузнать, каково там у них, в Буковине, ибо ему впервые представилась возможность поговорить с человеком оттуда. Но его настойчивые расспросы нагнали скуку на Иона Пинтю, он не выдержал и сказал Титу напрямик:

— Вы хотите втянуть меня в разговор о вещах, которые меня вовсе не интересуют или по меньшей мере не увлекают. Я простой счетовод, завален работой, и у меня нет ни времени, ни охоты вмешиваться в политические распри… Я равнодушен ко всякой политике… Этими глупостями, простите меня за такую резкость, я занимался, когда был лицеистом, а начав сознательную жизнь, распростился с ними, чтобы не обременять себя… И потом, если говорить о Буковине, тамошняя политика означает не что иное, как перебранки, свары, скандалы — одну грязь!.. Нас так мало, и при всем том мы расколоты на столько всяких партий и сект, что уж никто не помышляет об общих интересах, а все только и думают о своих мелочных притязаниях… А, мне прямо тошно!.. Я считаю, что свобода — это великое несчастье для народа, который еще не созрел для нее. Потому-то вы счастливее, как вы ни жалуетесь, ни возмущаетесь… Вот так, сударь! Тут венгры, глупцы, донимают вас, преследуют, ставят вас на колени — верно. И это ваше счастье, потому что тем самым вы обретаете упорство, солидарность и силу. Когда вам дадут свободу, вы станете действовать точно так же, как и наши. Венгры — простаки, и они только придают вам стойкость, желая ослабить вас. А они бы сразу подавили вас, как только сняли бы оковы!

Титу так и раскрыл рот и не мог ничего ответить.

— Ну, теперь узнали? — язвительно закончил Ионел. — Правда всегда горька…

Титу промямлил что-то, прошел с ним несколько шагов, потом сразу откланялся и ушел, совершенно растерянный.

— Не может быть… Россказни… Это просто бредни нелюдима! — думал он, чувствуя, однако, такую разбитость, как после бессонной ночи.

— Еще один мечтатель! — пробормотал Ионел, оставшись один, радуясь, что отделался от чересчур любопытного спутника.

Титу целый день был мрачен, словно от разговора с Ионелом зависело все его счастье. Он помнил каждое его слово и переживал его как великое бедствие. Лаура, улучив момент, шепнула ему:

— Что с тобой, милый Титу? Не будь таким букой! Дело идет о твоем будущем. Джеордже говорил с Александру о тебе и о твоих планах… Имей это в виду и не порть всем настроения!

После обеда, когда все мирно беседовали, сидя в тени, в павильоне, Херделя подробно рассказал родственникам, как он пострадал. Желая лучше обставить свой уход на пенсию, он подал его под национальным соусом, показав, как все началось с того, что он выступил против своеволия венгерского судьи, взяв под защиту бедного румынского крестьянина, потом стал распространяться насчет экзамена, как-де инспектор потребовал от него, чтобы он не позволял детям ни одного словечка говорить по румынски, и меланхолично закончил:

— Но чем мне на старости лет овенгеривать душу и продавать совесть, я уж лучше предпочту идти в поденщики и умирать с голоду! Лучше уж это!.. Потому я и подумываю поскорее уйти на пенсию…

Новая родня кипела возмущением. Даже Гогу и тот разгорячился, и, когда Херделя заметил, что будь он помоложе, то уехал бы в Румынию, как вот Титу, только бы избавиться от ужасов венгерского господства, Гогу с жаром бросился к Титу и пожал ему руку.

— Браво, юноша! Едемте к нам, на свободу!.. Зачем вам жить среди варваров, душителей совести!

Титу просиял, особенно когда Гогу тотчас предложил ему остановиться у них в Бухаресте, добавив: