Иоахим Лелевель - [26]

Тем временем Лелевель обживался в «Варшавской харчевне». Домик был небольшой; он находился у перекрестка трех улочек, образующих небольшую площадь.

Расположенный внизу кабачок имел соседями с одной стороны слесарную мастерскую и с другой — пекарню. Хозяева занимали второй этаж. Лелевелю они сдали одну из двух комнат третьего этажа. По довольно широкой лестнице он попадал в большую длинную комнату с тремя окнами в глубине. Под одним окном стояла деревянная, изъеденная древоточцем кровать, под другим — большой письменный стол красного дерева, в углу табуретка с тазом для умывания да несколько стульев — вот и вся мебель. Комната обогревалась стоящей посредине железной печуркой, длинная труба которой была выведена в дымоход. Впоследствии в этой комнате появились полки, полочки и этажерки; не помещающиеся на полках книги и бумаги постепенно громоздились на столах и стульях. Так случилось, что комната, нанятая Лелевелем как временное пристанище, стала его жильем на 17 лет.

Прибывая в Брюссель, Лелевель отнюдь не был уверен в том, что правительство короля Леопольда позволит ему остаться тут надолго. И действительно, его чуть было не выслали уже через несколько месяцев. Группа близких Лелевелю польских демократов стала при помощи Жандебьена совладельцами радикальной брюссельской газеты «La Voix du Peuple» («Голос народа»). Это была скромная газетка, выходящая два раза в неделю. Ксендз Пулаский хотел превратить ее в главный рупор польского дела, связав с революционными движениями в Европе. Между тем весной 1834 года в Брюсселе произошли уличные волнения социального характера. Толпа громила дома и магазины богатой буржуазии. Последовали репрессии, либеральное правительство было сменено правительством более консервативной католической партии, а новые власти свалили всю вину на иноземных подстрекателей. Была использована одна неудачная статья «Голоса народа» на тему об апрельских событиях; из Бельгии были высланы польские члены редакции — Пулаский и Ворцель. «Петр громил и грабил — наказывают Павла. Здешняя логика от чрезмерного употребления пива», — отмечал Лелевель.

Распоряжение о высылке относилось и к нему самому, хотя к редакции газеты он не имел непосредственного отношения. Однако Лелевеля выручили бельгийские друзья. Он, как они объясняли, держался, может быть, несколько легкомысленно, но, разумеется, не имел никаких преступных замыслов. Отныне он постарается избегать давать какой-либо повод для предположения, будто он может угрожать общественному спокойствию. Министру объясняли также, что Лелевель приступил к написанию важного для науки труда о средневековой нумизматике и что необходимо дать ему время завершить эту работу. Приказ о высылке был, однако, не отменен, а лишь задержан исполнением, и Лелевель не мог чувствовать себя особенно уверенно на новом месте. «Нечего тут делать, надо удирать, но я подожду, пока выгонят. Это, надо думать, произойдет скоро», — писал он 22 мая 1834 года.

Однако его не выгнали, а несколько лет спустя приказ о высылке был отменен даже формально. Полиция, которая сначала относилась к нему настороженно, со временем пришла к убеждению, что этот «достойный уважения старец», «знаменитый и скромный профессор» заслуживает доброжелательного отношения властей. Лелевель постепенно обжился в Брюсселе, или, как он его шутливо называл, «Брусилове». Что касается бельгийцев, то они не сразу привыкли к этому оригинальному ученому в блузе рабочего. Уже в первые недели пребывания в Бельгии с ним случилось любопытное приключение. Он выбрался вместе с Ворцелем в Гент, чтобы осмотреть тамошние коллекции средневековых монет, и, чтобы сэкономить три франка, путешествовал пешком. У Ворцеля в пути разболелась пятка, поэтому он сел в дилижанс и вернулся домой, а Лелевель отправился дальше. На следующий день в местечке Аш у него потребовали паспорт; ученый, разумеется, оставил документы в Брюсселе. Не помогло разъяснение, что он Лелевель. «Вы говорите, — вопрошал местный судья, — что вы Лелевель, знаменитый президент, тот человек, которого выслали из Франции по политическому делу. Пешком! В блузе! Как же вы можете нас морочить! Лелевеля, разумеется, знает Польский комитет, а комитет не позволил бы ему идти пешком». Подозрительного бродягу обыскали, бумаги его опечатали, а его самого заперли на ночь в арестантской, отказав даже дать свечку. Впрочем, бургомистр прислал арестанту бутылку вина, которое Лелевель не выпил. После бессонной ночи «на корявых досках, плохо прикрытых соломой», двое жандармов отвезли арестанта дилижансом в Брюссель. Здесь его доставили под конвоем по самым людным улицам города к прокурору, где дело, разумеется, выяснилось и ученому разрешили вернуться домой. Он с юмором описал это свое приключение в направленной в газеты реляции, закончив ее таким примечательным выводом: «Как же часто блузы вынуждены терпеть притеснения от людей, находящихся у власти, только потому, что они блузы. Эта мысль доставляет удовольствие заключенному, который готов посвятить себя их интересам». Любопытно, что ближайшие друзья Лелевеля ни в какой мере не сочувствовали этой демонстрации его демократизма. Петкевич, описав «забавное приключение» Лелевеля, в конце осудил его словами: «Пусть не шляется в блузе и без паспорта».