Иоахим Лелевель - [28]

Здесь читатель готов снисходительно, а может быть, насмешливо усмехнуться. Что же, забавен этот старый Лелевель со своей отрешенностью! Но, видно, профессора вообще, как правило, чудаки. Но нет! Отрешенность Лелевеля имела свои рациональные причины. Это было твердое решение, реализуемое с железной последовательностью в течение 30 лет: любой ценой отстоять свою материальную независимость. Такая позиция, всегда заслуживающая уважения, имеет подчас свои более глубокие и менее чистые истоки в честолюбии или тщеславии, желании доказать миру и самому себе, что человек является создателем и хозяином своей судьбы. Может быть, позиция Лелевеля не была свободна и от таких мотивов, но не они были решающими. Существенными были политические соображения.

Отправившись в изгнание, Лелевель посвятил остаток своей жизни польскому делу, и в этом он не отличался от всей активной массы Великой эмиграции. Он считал, кроме того, как мы увидим ниже, что дело освобождения Польши связано с делом народа, демократией — делом освобождения и наделения землей крестьян. И в этом убеждении Лелевель не был одинок: так же, как и он, — в значительной мере под его влиянием — мыслила вся эмигрантская левая. Однако брюссельский историк отличался от массы соотечественников тем, что он был особенно чуток к методам действия врагов Польши и врагов демократии.

Улучшение судьбы простого народа означало отмену феодальной зависимости и барщины, наделение крестьян землей, а это затрагивало интересы поместной шляхты. Будущая демократическая Польша имела не только трех открытых коронованных врагов — в Петербурге, Берлине и Вене; она имела также скрытых противников, способных противодействовать интересам Польши более тонкими средствами. Западные державы помогали полякам, чтобы поставить их себе на службу. Польские имущие классы умели продемонстрировать свою приверженность национальному делу, но заботились о том, чтобы удержать руль польского дела в своих собственных руках. Именно против такого рода тактики Лелевель боролся с упорством до последнего своего дня.

Свою точку зрения он выразил еще во Франции, когда речь шла об эмигрантском пособии или жалованье. Мы помним безуспешные старания созвать польский сейм. Вскоре после высылки Лелевеля из Парижа французское правительство установило для послов польского сейма пособие в размере 50 франков в месяц. Эта пенсия полагалась также и Лелевелю, и ее хватило бы ему при его скромном бюджете (в Туре он тратил на жизнь 2/3 франка в день). Однако он заявил публично, что и не думает «выклянчивать посольскую пенсию у могильщиков нашего дела». Неофициально же он пояснял в письме воеводе Антонию Островскому: «после того как Вы и Ледуховский успокоили свои пятидесятифранковые ожидания, Вам будет трудно дать свою подпись при каком-либо публичном выступлении». Тот, кто получал пособие от французского правительства, тот отказывался, по крайней мере частично, от свободы действий, особенно если он был, как Лелевель, ведущим политическим деятелем. Рядовым эмигрантам Лелевель не ставил в вину принятие жалованья, хотя позднее в Бельгии не раз иронизировал, что люди, которые берут ни за что от правительства по 30 франков в месяц, в сравнении с ним богачи.

Вскоре появилось более существенное искушение. В Брюсселе был организован университет, так называемый свободный, то есть независимый от государства и церковных властей. В этом университете прогрессивного направления Лелевелю было предложено в 1834 году занять кафедру археологии или древней истории. Это уже не было подаяние, речь шла о предложении научной работы, дающей материальное обеспечение. Вопреки советам соотечественников, которые уговаривали его принять предложение, Лелевель, вежливо поблагодарив за него, отказался. Он ссылался на то, что еще раньше обязался окончить труд о нумизматике; в действительности же он не хотел принимать «чужеземную службу», особенно зная, как бельгийская полиция относится к польским эмигрантам. «Невзгоды эмиграции во Франции ничто по сравнению с тем, с каким бесстыдством Бельгия разбивала нашу эмиграцию у себя и разгоняла ее и разогнала… Сейчас спекулируют званиями, жалкими деньгами, которые собрали, распределяют их среди лиц получше или похуже и т. п., а сколько бы было нареканий, если бы я, оказав им какую-либо услугу, взял бы за это какие-нибудь сто франков». В другом письме, своему близкому другу Адольфу Циховскому, он объяснял, почему разные люди желали, чтобы он принял профессуру: «Наши вельможи для того, чтобы меня полностью спровадить с политической арены; искренне доброжелательные старые и более молодые соотечественники потому, что им казалось, что это принесет честь Польше и удовольствие мне; доброжелательные бельгийские патриоты, полагая, что мне тем дадут заработок и предоставят место работы; а господин Франсуа, директор местной полиции, рассчитывая, что легче поймает меня на слове, за которое мог бы меня отсюда выгнать». Действительно, университетская кафедра могла облегчить Лелевелю научную работу, но, несомненно, осложнила бы его конспиративную деятельность.