Интонация. Александр Сокуров - [27]

.

Элегия перестройки

Ельцин стал главным героем двух ваших документальных фильмов: «Советская элегия» и «Пример интонации». Но вы его увидели совсем не так, как обычно показывают действующих политиков. Он получился у вас фигурой трагической.

Трагичность он не осознавал в себе, и «Советская элегия» ему не понравилась — и его жене она не понравилась: из‐за трагичности и, как им показалось, мрачности. Но это понятно почему. Они не поняли ничего. Борис Николаевич и Наина Иосифовна от кинематографа довольно далекие люди были. Когда картина была готова, я привез ее в Москву, в помещение «Совэкспортфильма». Это была тайна, и мы сделали дневной просмотр. В зале были только Борис Николаевич, Наина Иосифовна и я. И я понимал, что если он скажет «нет», то картину выпускать не будем. Он посмотрел, возникла пауза, в полном молчании зажегся свет, я тоже ничего не говорил, молчал. И он мне сказал: «Ну и отмутузили вы меня! Ну и дали вы мне!» А Наина Иосифовна ему говорит: «Ну а разве это неправда, Борис?» На что он отвечает: «Ну, вот за это я Александра Николаевича и люблю. У меня никаких нет поправок, я не имею права к этому прикасаться». А «Пример интонации» я им отправил на кассете. И была очень сдержанная реакция, даже негативная. Особенно у его окружения — у Попцова и у всех, кто имел отношение к государственному телевидению. Они считали, что про президента нельзя снимать таких картин, что это слишком мрачно, слишком многозначно. И что это за Шестая симфония в конце? Как он мог, как он посмел!

Они знали, что это Шестая симфония Чайковского?

Ну, музыка-то очень известная…

Это произведение звучит у вас во время проезда президентского кортежа. Почему? Как родился такой аудиовизуальный образ?

Я очень много с ним ездил в его машине и знаю атмосферу этого автомобиля президента, и что там происходит, и как оттуда видится мир — из этой машины он совсем другой. Но в тот момент я ехал с оператором в машине сопровождения — специальная такая бронированная «Волга», которая могла нестись на большой скорости, не боясь попасть в аварию. И мы гнали на очень большой скорости, а дороги грязные, советские… Это дорога в его загородный дом, в резиденцию. И в этой черной квадратной машине с такими резкими краями у меня появилось ощущение, что мы едем в последний путь. Человек сел в эту машину — и уже считается, что шансов переиграть свою судьбу у него почти нет.

^{Кадры из фильма Александра Сокурова «Пример интонации»}

То есть некоторая обреченность?

Да, такая интуитивная обреченность…

А почему такое название — «Пример интонации»?

У каждой картины есть какая-то своя задача, и название картины вовсе не выражает содержания фильма. Название фильма должно быть выше, дальше и значительнее темы самой картины. Оно должно говорить о некоем отстранении и напоминать, что все же речь идет о художественной категории. Работы, которые мы делали с Ельциным, — это все что угодно, кроме конкретной политики. Ельцин очень хотел выговориться, и еще в «Советской элегии» он очень хотел произнести какую-то проклинающую речь, но я ему говорил, что мне этого не надо и никому этого не надо, что пройдет время, и за многое, что вы сейчас скажете, Борис Николаевич, будет вам стыдно. И он соглашался.

Вам легко было с ним взаимодействовать все те годы?

С Ельциным у меня были очень хорошие отношения, абсолютно искренние, доставлявшие ему много горьких минут, потому что мне все время было его жалко, но я заставлял себя говорить ему пронзительные вещи… Я же приходил с улицы. Садился на поезд из Петербурга, приезжал на вокзал в Москве, спускался в метро, ехал до центра, потом пешком входил в Спасские ворота — там на меня был пропуск (никаких специальных машин за собой я не позволял присылать)… И поэтому картина жизни, которую видел я, очень сильно отличалась от того, что видел он. Когда входишь в кабинет президента в Кремле, то попадаешь как будто под землю. Там давящая, просто могильная тишина, потому что толщина стены три метра. Там нет посторонних источников звука вообще. Если ты сам не произведешь звук, то его не будет.

Когда вы общались с Ельциным, у вас как-то менялся взгляд на то, что происходит в стране?

Нет, скорее я ему рассказывал, что происходит в стране, потому что я-то приезжал в Кремль в поездах не купейных и по Москве передвигался не в бронированном автомобиле. Я много рассказывал о том, что происходит в подземных переходах, о том огромном количестве беспризорников… Ему не все докладывали, он не все знал. Если Путин сейчас все знает о том, что происходит в стране, все знает, то у Ельцина с течением времени накопилась нехватка этого знания.

Вы правда думаете, что Путин все знает?

Я в этом убеждался многократно, и он не был бы таким, если бы всего не знал. Ну, тут у них разный путь. У Ельцина нехватка этого знания еще до президентства обнаружилась, потому что он все же много лет был первым секретарем Свердловского обкома, а это целое царство уральское — с промышленностью, хозяйством, огромным населением, военными, атомной промышленностью… Больше Франции страна. А первый секретарь обкома — это персоналия охраняемая. Просто так он не пойдет в пельменную, не поест. И когда он оказался в Москве, он поехал в троллейбусе и увидел, как люди одеты, увидел, как все это происходит, и начались вот эти все расхождения с его ровесниками и коллегами. Но все же у Ельцина были вокруг и люди порядочные, честные. Это были люди молодые, моложе его.