Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II - [63]
Видел Зиновьеву, которая вернулась в город, но скоро рассчитывает уехать в деревню. Здоровье ее все-таки плохо и грудь слаба; нарыв, образовавшийся на груди, немножко облегчил ее страдания, но все же она меланхолично настроена. Мы много говорили о кн. Барятинской, которой она меня представила. У нее большие проекты на эту зиму — хочет образовать у себя комитет, в который и я, может быть, буду принят, по крайней мере, она меня об этом просила.
Обедал у Нелединской, которая ко мне по-прежнему хорошо относится. Меня очень смущает сомнение, в котором она находится по поводу моего образа мыслей на ее счет. Иногда она считает меня влюбленным в нее, а иногда ей кажется, что я только играю роль влюбленного — это выходит очень забавно. После обеда я ей прочел конец (l'Homme sensible), что ей доставило удовольствие. Мы говорили об англоманстве; она убеждена, что я не создан быть англичанином и что мой сплин зимою пройдет.
Говорят, что Нелединская, которая была прежде любовницей кн. Барятинского, откровенно заявила ему, что не любит его больше. Он, говорят, был от этого в отчаянии, но утешился с маленькой Клерофиль (Clerophile), которая больше ему подходит. Гр. Брюль думает, что желание Нелединской ехать во Францию объясняется привязанностью к Барятинскому, и что гр. Андрея она уже позабыла; а я думаю напротив, потому что она уже меня просила помирить ее с последним.
Вернувшись, я зашел пожелать доброй ночи маркизу. Он мне сообщил, что в Португалии начались волнения, что португальцы вторглись в испанские владения и произвели там резню.
Говорят, что на одном сеймике в Польше также произошел бунт; ранили русского офицера, командовавшего отрядом, а поляк, зачинщик бунта, был убит выстрелом из ружья. Перед смертью он просил прощения у офицера и сознался, что сам был виноват. Некоторые думают, что тут замешан Браницкий; он принадлежит к числу недовольных, так же, как Огинский.
Американские дела становятся интересными для всей Европы; как бы пожар не перекинулся из Нового Света в Старый.
Понедельник, 12. — К брату.
Все утро, мой друг, я употребил на писание писем. Обедал у маркиза. После обеда ждал одного русского моряка, который обещал представить меня м-ель Бонафини, итальянской певице, недавно приехавшей сюда. К ней мы и отправились. Нас встретила женщина высокого роста, около 23 лет от роду, довольно красивая, с очень хорошими глазами и превосходной косой. Она недурно говорит по-французски и разговаривать с нею довольно приятно, насколько об этом можно было судить во время визита, продолжавшегося четверть часа. Говорят, она очень талантлива. Затем я поехал ужинать к Бемерам. Застал там большую кампанию: м-м Вельден, Г. Г. Вельден и Визен и пр. Дочь м-м Вельден очень мила; она пела по-итальянски, а потом — по-французски, дуэт со мною. Шарлотта также пела, и, если не обращать внимания на произношение, лучше чем м-ель Вельден.
Вторник, 13. — К брату.
Я, мой друг, написал много писем, чтобы отправить их во Францию с Пиктэ, который едет на днях. Обедал у консула. Бильо подтверждает слухи об отставке маркиза и пр. Потом я поехал к Матюшкиным; молодая графиня передала мне утром, с лакеем, что меня примут, а между тем их не было дома. Поехал к Нолькену, а оттуда домой, где мне сказали, что маркиз ждет меня у Барятинской; потом и я поехал туда. По внешности, она мне понравилась: хорошенькая талия, красивое лицо, благородство, непринужденность и немножко претензии. Княгиня наговорила мне много любезностей по поводу моего драматического таланта, о чем ей рассказывали во Франции и пр. Были там Матюшкины, мать и дочь; последняя опять говорила мне об эпитафии. Мы много разговаривали, и смеялись над кн. Голициным, с которым она, по ее словам, вспоминала обо мне в деревне; я стал его расхваливать и это ее насмешило. Ты знаешь, мой друг, молодой князь влюблен в нее; желал бы, чтобы они поженились и говорят, что такой проект уже существует.
Говорил ли я тебе, мой друг, о приеме, оказанном Барятинскому Императрицею? Она ему, при первой встрече, сказала: «Ах, Боже мой! А я думала, князь, что вы пополнели[113]! От вас так и пахнет Парижем, из которого вы приехали!»
Удивительно, что Екатерина II, которую так расхваливают в Европе, способна к такой мелочности. Париж ей покоя не дает; все, кто там побывал, ей не нравятся, и восторг, с которым к нему относятся, ее оскорбляет. Так же думает и кн. Орлов. Он нас не любит и недавно, на придворном обеде, доказывал, что смешно, в России, изучать французский язык и говорить на нем. А князь Щербатов, который мне это рассказывал, ответил ему, что нужно же любить свою кормилицу.
Среда, 14. — К брату.
Обедал на даче обер-шенка, Нарышкина, где, кроме меня, не было никого посторонних. Разговаривали о моей поездке к эскадре, что произвело впечатление и всем понравилось. Судя по слухам, я однакож думаю, что гр. Иван Чернышов недоволен этой поездкой. Кн. Лобкович желал также осмотреть флот, но он уж теперь в гавани.
После обеда я был у Вельденов. Застал там девиц Ковенок; они молоды, веселы и бойки. Молодая Вельден была очень любезна, мы с ней проговорили и просмеялись часа два; когда я стал прощаться, она велела мне передать поклон туда, куда я еду, то есть Бемерам — женщины первые замечают эти вещи, и редко ошибаются. Я действительно ехал к Бемерам, Шарлотты однакож не застал, она отправилась с Визенами гулять в Петергоф.
