Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II - [62]

Возвращение в Петербург было довольно продолжительно; мы провели ночь в море и прибыли только на другой день, в 8 часов утра, при сплошном тумане, мешавшем видеть город. Приехав домой, я получил от тебя пакет, переданный мне кн. Барятинской. В нем было письмо от м-ель де-Бреан и несколько милых строчек от м-ель де Бриссоль. Последние меня порадовали и опечалили, так как я живу далеко от нее, а ее чувствительная душа очень сходится с моею. Шарлотта меня любит, друг мой, в этом я не сомневаюсь, но я желал бы быть любимым так, как сам люблю, как Шарлотта любить не может, потому что она дает мне только частичку того чувства, к которому способно ее сердце, а мы этой частичкой удовольствоваться не можем. Вчера мы с ней виделись, она высказала мне доверие и привязанность; мне не на что жаловаться, я могу быть недоволен только сам собой.

Пятница, 9. — К брату.

Употребив большую часть дня на писание, я отправился к Нелединской. Поверишь ли, мой друг, что эта женщина, которую считают куртизанкой, успокоила мою душу, столь тревожную за последнее время? У этой женщины есть сердце; она понимает самые тонкие оттенки, ускользающие от внимания других. Разговор с нею мне нравится, потому что мы сходимся во мнениях и она внушает мне доверие. Она предложила мне ехать в театр. Я все время сидел в ее ложе, и мы разговаривали. Разговор начался с гр. Андрея, а потом перешел на мнение, которое Нелединская желает, чтобы я имел о ней, на доверие и дружбу, которые она ко мне чувствует, с условием, чтобы я был искренен. Мне нужно было сделать визит Щербатовым, после чего я вернулся ужинать к Нелединской. Она была одна; мы вновь начали прежний разговор, который я приправлял маленькими ласками, принимаемыми так, как будто им не осмеливались верить. В моем кармане нашлись стихи сочиненные мною для Разумовского, о котором мы говорили во время спектакля. Написаны они довольно горячо. Я их прочел, и с большим успехом. «Не могу говорить, как я тронута» — сказала мне Нелединская, — «когда вы это сочинили?» Я отвечал, что, сочиняя, имел в виду ее, что она внушила мне те чувства, которыми согреты мои стихи. По правде, мой друг, удивительно была соблазнительна эта женщина! Хорошенькие глазки, устремленные на меня и горящие страстью, которую я описывал; сладострастная улыбка; белая, нежная шейка и отдающееся молчание… Я припал к ее руке, и пошел бы, пожалуй, дальше, если бы мы не сидели у окна, не ждали гостей и я не желал бы оставаться другом… Когда я кончил читать, пришел гр. Брюль и мы сели ужинать.

Суббота, 10. — К брату.

Приходил Фальконэ поговорить со мною о Помеле, напечатавшем свою записку в Энциклопедическом журнале. Фальконэ, сильно занятый работою в настоящее время, не может отвечать ему в газетах ничем, кроме простого опровержения, которое и напишет, когда будет посвободнее.

Бильо подтверждает слухи об отъезде маркиза. У Воронцовых, кажется, ей говорили, что маркиз уедет в сентябре, вместе с Пюнсегюром, который теперь путешествует по Швеции и Дании, a к тому времени вернется, я же останусь поверенным в делах. Очень хотел бы этого, но рассчитывать не смею, слишком уж было бы хорошо. К сожалению, на небрежность маркиза действительно все жалуются: французы не находят у него поддержки, иностранцы его не уважают и смеются над тем, как его объехал Иван Чернышов. Отсутствие твердости, по отношению к делам французов, очень ему вредит. Сам Остерман жалуется на медленность в доставлении отзывов, и на то, что маркиз присылает последние с секретарем, вместо того, чтобы переговорить лично. Все это вместе вредит ему, а пристрастие к Лессепсу тоже не может поправить дела.

Был у консула и встретил там Сереста, который говорит, что многие русские и русские хорошо меня рекомендовали кн. Барятинской, и что если между мужчинами у меня и есть враги, то отношение ко мне женщин должно меня в этом утешить. Признаюсь, мой друг, без всякого тщеславия, что это меня очень порадовало, так как позволяет надеяться на такое же приятное существование как в Касселе. Кроме того Серест не теряет надежды помирить меня с княжной Трубецкой.

Воскресенье, 11. — К брату.

Имел свидание с Пиктэ, у Леруа. Я там был сегодня утром и мы проговорили часа два. Я поручил Пиктэ собрать справки насчет того, как ко мне относятся высокопоставленные люди и свет вообще. Между прочим, разговор обо мне шел на одном парадном ужине, где были Воронцов и Шувалов. Последний говорил и за и против меня, смотря по обстоятельствам. Пиктэ думает, что он и здесь, как в Москве, избегает меня, потому что считает влюбленным в его жену. Вообще, по справкам, собранным Пиктэ, оказалось, что меня считают способным вносить напряженность в общество, потому что я стремлюсь влезать в душу каждого, слишком тонко это делаю и беспощадно критикую все, что в этой душе найду. Но все же за мною признают общительность, способность вести разговор, развлекать и проч. Вообще, говоря между нами, в обществе делают сравнения весьма для меня лестные. Пиктэ советует познакомиться с Воронцовым, знания которого помогут мне разобраться в коммерческих вопросах, так как он сторонник торгового сближения с Францией. Я кажется говорил тебе, мой друг, о проекте удалить маркиза и оставить меня поверенным в делах. Пиктэ слышал от Воронцова, что Бакунин