Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II - [60]

Среда, 17. — К брату.

Ужинал у кн. Щербатовой. Нашел всю семью в саду, занятою приготовлением кушанья. Каждый сам себе готовил свое блюдо и можешь себе представить, было ли оно вкусно. Но было много смеха, а веселость, как ты знаешь, есть лучшая приправа к обеду, даже самому изысканному. Спрашивал кто будет новым фаворитом (Шарлотта просила меня узнать об этом), так как звезда Завадовского видимо закатывается — его повысили, сделали генерал-аншефом, а это верный признак отдаления. Заместителя его зовут Безбородовым (Besborodof); это — украинский полковник, по росту, силе, жизненной энергии вполне достойный нового поста…

Суббота, 20. — К брату.

Недавно видел г-жу Нолькен, жену Шведского посланника, только что вышедшую за него замуж и прибывшую сюда два дня тому назад. Она недурна, но страшно застенчива. Был у Щербатовых, где узнал о милостях, дарованных в четверг флоту Императрицею. Эволюций, впрочем, никаких не было, а потому и я не присутствовал, тем более, что мне нездоровится. Церемония, однакож, была, говорят, красивая, а главное — шумная, так как сопровождалась пальбою. Ее величество пожаловала адмиралу Грейгу ленту Александра Невского и раздала морякам 345 000 р. деньгами.

Я много разъезжаю и очень скучаю. Вчера ужинал у обер-мундшенка; у него прекрасный сад и хорошие огороды, много фруктов и цветов. Это в пяти верстах от Петербурга.

Бильо сообщила мне оригинальную новость. Она уверяет, что здешняя колония делает все, что может, чтобы добиться замещения маркиза де-Жюинье графом Адэмаром, нашим посланником в Брюсселе. Маркиз будто бы не пользуется достаточным влиянием; про него говорят только, что он «добрый человек». Ему вредит пристрастие к Чернышовым. Бильо прибавила, что я за то здесь преуспеваю; очень бы желал этого. Говорят, что я остер и насмешлив, но ведь с этими людьми иначе нельзя: они любят только того, кого боятся.

Воскресенье, 21. — К брату.

Мы думали, что в Петергофе будет куртаг и сильно ошиблись. Граф Брюль, собиравшийся везти меня туда, все-таки сдержал слово и мы отправились обедать к Ивану Чернышову, но прежде я заехал к Бемерам.

Тон Чернышовых был сегодня более милостивым. Я много говорил с маркизом де-ла-Жамайк, который проникнут массонскими идеями и кажется очень интересным. Я обещал дать ему шифр для переписки об этих вопросах. После обеда приехал барон Дюбен (Duben), который по интригам Остермана и против воли покойного короля был шведским посланником в Польше. Этот человек, продавшийся России, приехал сюда искать службы; но он человек дюжинный и не опасен.

Пробовали надеть скафандр на одного мужика, и он очень хорошо держится под водою. Затем плавал маленький негр гр. Чернышовой и мы удивлялись его способности нырять и долго оставаться в воде.

Часть общества ужинала у фельдмаршала Голицына, в том числе были и мы с Брюлем. Играли в пословицы; Пюнсегюр играл на арфе, и засиделись так долго, что я лег спать только в половине четвертого.

Забыл тебе сказать, что маркиз говорил мне о торговой компании, образующейся среди русских; он боится, как бы это нам не повредило. А я думаю, что опасения его неосновательны, так как русские не могут долго быть ни моряками, ни коммерсантами. Наш посланник хочет быть дальновидным! Довольно бы было с него и простого здравомыслия.

Среда, 24. — К брату.

В делах — ничего интересного; фавориты — Орлов, Завадовский, Безбородов — все на своих местах. Второй из них испытывает некоторые неудовольствия, но он держится за Орлова и потому положение его продолжает быть прочным. Говорят, что полицмейстер Архаров вызывается сюда из Москвы, чтобы получить свою долю фавора от монархини, которая уже даровала ему таковую в Москве. Влияние м-ель Брюс, говорят, будто бы падает. Слухи о назначении кн. Репнина военным министром не прекращаются; скоро он приедет в Петербург и тогда мы увидим, справедливы ли они.

Флот Императрицы, плавающий теперь в Финском заливе и долженствующий вернуться к 14 августа, состоит из пятнадцати кораблей о 60–74 пушках и семи фрегатов; галер при нем нет. Наши моряки с Тампонны находят, что русские суда плохо построены — в них слишком много ели.

Наша габара (gabare) недавно ушла в море с марк. де-ля-Жамайк, де-Мэмом, д'Аттильи, Вассэ и Пюнсегюром. Они идут в Копенгаген, откуда Тампонна вернется в Тулон. При дворе всем этим господам дали прозвища: Вассэ прозвали кавалером Сердечкиным (de Cocur), д'Аттильи — маркизом Верным (de Foi?), Жамайка — бароном Невинным (Innocent), а де-Мэма — тем же самым (de Meme). Таков, мой друг, обычай в этой стране: все смешное тотчас же подхватывают и забавляются. Игра Пюнсегюра на арфе заслужила ему прозвище царя Давида. Думаю, что он вернется сюда к сентябрю; по крайней мере маркиз того желает и Чернышовы его поддерживают, потому что он за ними ухаживает, а они не хотят выпустить его из рук, что могло бы случиться, если б он подпал моему влиянию. Все думают, что я только и жду отъезда Пюнсегюра, чтобы начать действовать, то есть отвлекать маркиза от Чернышовых, от которых он не выходит. Все об этом говорят; русские говорят, что он поступил к ним нахлебником, что Чернышов его надует. Говорят даже, что и теперь Чернышовы над ним смеются, только он не замечает этого. Я там бываю очень редко, несмотря на зазыванья маркиза. Печально видеть, что такие люди овладели маркизом и слышать сплетни по этому поводу. Желаю, чтобы это не повредило ему в Париже, как вредит здесь. В Петербурге он не пользуется вниманием. Говорят даже, что недолго и останется здесь. Французские моряки очень его осуждали. Его громко порицают за слабость и смеются над нею. Недавно он оправдал это мнение, не заступившись за своего лакея, которого поколотили. Вообще он всегда останется дюжинным человеком.