Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II - [58]

Перед отъездом, я должен был оказать внимание матери Нелединской, гр. Головиной. Это — добродушная старушка лет пятидесяти, глухая и болезненная, но не тяготящаяся своим положением. Она хорошо принимает гостей и я хотел заявить ей мою благодарность, посвятив несколько времени разговору с нею, что всегда нравится старикам.

Суббота, 29. — К брату.

В полдень приходил Серест, прочитавший мне письмо от Пиктэ, который, в виду неудачи своего ходатайства перед кн. Орловым, ждет помощи только от пистолета, которым завтра и просит снабдить его. Он просит Сереста приехать в Царское Село. Я стал искать средства спасти этого человека от самоубийства, к которому он способен прибегнуть. Серест говорит, что все двери перед ним закрыты, даже дверь голландского резидента. Я поехал к последнему, чтобы уговорить его сжалиться и снабдить несчастного суммой, нужной для того, чтобы уехать морем потихоньку. Но Сюарт сделал мне весьма основательное возражение, состоящее в том, что Пиктэ, по своему отношению к колониальным делам, является государственным преступником, и что в нашем положении было бы очень не тактично доставлять ему средства к побегу, так как этот чисто-гуманный поступок был бы приписан русскими каким-нибудь корыстным мотивам. Таким образом мы порешили, что Серест должен завтра отправиться к Пиктэ и уговорить его в последний раз попытать счастья у кн. Орлова, а в случае неудачи, мы посмотрим как поступить.

Эта история, мой друг, омрачила мою душу, а веселость бесшабашной Бильо вновь рассеяла мрак. Я обедал у нее с несколькими капитанами только что прибывших судов. После обеда я заставил ее разболтаться, так как она всегда знает какие-нибудь новости. По ее словам, поездка в Берлин, очень обеспокоившая народ, окажется, пожалуй, для великого князя гибельною, если прусский король вздумает задержать его. Кроме того, она уверяет, что принц Генрих выполнит поручение своего брата, возобновив союз между ним и Императрицей, союз выгодный для него и который чуть было не был разрушен великой княгиней, к их удовольствию скончавшейся. Другие думают, что принц Генрих не достиг своих целей. Каковы бы они ни были, но он может еще вознаградить себя в Берлине, где великий князь останется до тех пор, пока это будет угодно его прусскому величеству.

Татары бойко работают; говорят, что они умертвили 2000 русских. Турки предложили кн. Репнину смягчить один из параграфов трактата, относящийся к татарам; Совет и Сенат будто бы согласились и только одна Императрица, из тщеславия, не утвердила их мнения, что и было причиною вышеупомянутой войны. Я ни за что не ручаюсь, но верю в возможность этого. Кн. Потемкин отказался от дома, который Императрица ему предложила; говорят, что он не нашел этот дом достаточно хорошим, но делает вид, что совершенно доволен.

Воскресенье, 30. — К брату.

Я еще не говорил тебе, мой друг, о шевалье д'Иле, который был в Копенгагене, а теперь проведет несколько времени здесь. Это очень порядочный малый, искусный в своем ремесле моряка и очень его любящий. Сегодня я его представил Штелину, Эйлеру и барону Сакену, а дорогой мы все время разговаривали. Он меня спросил о некоем мичмане (enseigne de vaissean) Капоне (Capon), называющем себя здесь кавалером Капони. Д'Иль знаком с ним и потому интересуется его судьбою, но он не знал, что этого Капона прислали сюда родители, за дурное поведение, как мне сообщил маркиз.

Я узнал новость, которая требует подтверждения: Ревель и Рига заложены (sont hypotheques) голландцам за русские долги. Это, еще месяц тому назад, говорили д'Илю в Стокгольме. Надо справиться в чем дело. Д'Иль уверяет, что английский посланник в Копенгагене имел много неприятностей по поводу истории с королевой[109]. А англичане продолжают терпеть неудачи в своих делах, в Америке[110].

Сакен, русский посол в Дании, пользуется там большим, влиянием; по-видимому ее величество начинает смотреть на Данию, как на провинцию своего государства. Характер датчан, так же, как и шведов, по словам шевалье д'Иля, видевшего и тех, и других, чрезвычайно подозрителен. Они нас ненавидят, боятся и все-таки нам подражают.

У гр. Андрея Разумовского, от которого я получил сегодня письмо, перекосило, говорят, рот на сторону. Апоплексический удар! В его-то годы! Мы, во Франции, называем это результатом отравы, и мы правы. Меня беспокоит судьба гр. Андрея; я хотел бы поскорее видеть его выехавшим из этой страны, где убийства, отравления и пр. столь обыкновенны.

P. S. Гр. Головкин назначается, говорят, в Дрезден, вместо Белозерского; он очень порядочный человек.

Июль

Понедельник, 1 июля. — К брату.

Протекло уже, мой друг, шесть месяцев этого года, который я не рассчитывал сплошь провести вдали от тебя, а между тем, надежде на наше свидание не суждено, должно быть, исполниться и в продолжение шести следующих месяцев. Конца моего здесь пребывания не видать и — признаться ли тебе, друг, мой? — я начинаю менее желать его, так как с Петербургом меня теперь связывают такие нежные чувства, каких я не ожидал иметь. Я тебе часто говорил о милой девушке, с которой я познакомился вскоре по приезде сюда и которая тогда же показалась мне опасной для моего спокойствия. Опасность эта, с течением времени, возрастала, а теперь уже я могу сказать, что та привязанность, которая служила для меня сначала приятным развлечением, превратилась теперь в деспотическое чувство, вполне мною овладевшее. Я теперь покоя не имею от радости видеть себя любимым и от страха потерять эту любовь, пасть в глазах той, которую люблю. Ты знаешь, мой друг, крайнюю мою живость, впечатлительность и чувствительность, а стало быть можешь себе представить, что я испытываю. Шарлотта молода и красива; тысячи людей желали бы ей понравиться; она предпочла меня, я вполне счастлив, но кто знает, на долго ли?