Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II - [56]

Четверг, 13. — К брату.

Кадет, о котором я тебе часто говорил, (?) мой друг, называется Ахвердов (Acvedof); он живет у Бецкого, и состоит в первом батальоне.

Барон Гриммер, русский уполномоченный в Польше, возвращается в Варшаву.

Суббота, 15. — К брату.

Сделав множество визитов, я ужинал у Голициных. Матюшкина просила меня написать ей эпитафию, на подобие той, которую я написал, в Касселе, для самого себя. Вот эта эпитафия:

C'y — gst qui toujours eut vecu

S'il avait toujours eu maitresse;

Mais page eteignant la tendresse,

Il cessa d'aimer et mourut,[108]

Я ей сказал, что сначала нужно жить, а потом уже претендовать на эпитафию, но она настаивала, и я обещал. За ужином присутствовал один очень богатый голландец, по имени Хансвит (Hansvit), по крайней мере, так это имя произносится. Ты видишь, насколько оно удобно для шуток и над ним действительно шутили. Затем принялись шутить над рогатыми мужьями (cocus), и это слово показалось таким невинным и милым, что с удивительной для француза легкостью переходило из уст в уста; мне казалось, что я присутствую на представлении Школы мужей Мольера. Поистине мой друг, я не перестану говорить, что русские заимствовали у нас все самое дурное; нашу вежливость они заменили гримасничаньем, а сальности и глупости принимаются ими за свободу в обращении и хороший тон.

Воскресенье, 16. — К брату.

Поездка великого князя в Берлин решена; в будущую субботу он едет в Ригу, где подождет отъезда принца Генриха, соединится с ним в Мемеле и вместе поедет в Берлин, где король Прусский может держать его сколько хочет. Русские плохо понимают свои интересы, а все-таки громко осуждают этот проект. Князь Орлов сильно против него восстал, но он редко показывается при дворе, предпочитая ухаживать за воспитанницами монастыря. Гр. Панин, здоровье которого все еще плохо, не был уведомлен о предположениях двора относительно путешествия Наследника.

Сегодня я ужинал у кн. Щербатова, который занимался пустой декламацией; он знает русскую историю, у него есть идеи, но в нем, мой друг, есть также и большая доля педантизма!.. Была дочь его, Спиридова, критиковавшая всех и все. Упрекая других в злоречии, они сами оказываются злоречивее прочих. Так устроен мир!

Суббота, 22. — К брату.

Я наконец, открыл, друг мой, в чем состоят сплетни, распущенные на мой счет, оттолкнувшие от меня кн. Трубецкого и обусловившие сдержанность его дочери.

Серест сообщил мне, что андреевский кавалер, говоривший, что я очень резок и что меня следует остерегаться, есть некий Пассек. Но это еще не все; уверяют, что я, в мужском обществе, где трунили над моими отношениями к княжне, не только будто бы рассыпался в похвалах ей, но и признался в своей любви, и признал княжну своей любовницей! Сама княжна, впрочем, этого не знает, она отдает мне полную справедливость.

Ты видишь, мой друг, какие низкие клеветы распространяются в этой стране на человека, который никому не сделал зла. Говорят, что это из ревности, потому что княжна не обращает никакого внимания на клеветников, а меня несколько отличает. Может быть и так, но все-таки не тяжело ли быть предметом глупых и злостных сплетен? Серест берется примирить меня с князем, а что касается княжны, то она, по его словам, и так не верит сплетням, презирает их и сумеет оценить мое поведение.

Воскресенье, 23. — К брату.

Ужинал у кн. Щербатова. Маленькая Спиридова передавала нам новости, сообщенные ей мужем из Царского Села, где он теперь находится. Великий князь едет завтра; его провожают: Куракин, Гагарин, Нарышкин, Румянцов и другие, которых я не знаю. Может быть завтра узнаю, так как приглашен на проводы в 11 час. утра. Эта Спиридова, мой друг, очаровательна и далеко не так сильно любит своего мужа, как старается показать; говорю тебе это не с ветра.

Понедельник, 24. — К брату.

Я уже говорил тебе, мой друг, что все русские суть, в глубине души, нечто иное как простые мужики. Правда, они выработали себе изящную внешность, но натура все-таки берет верх и «как только маска падает, так остается человек, а герой исчезает».

Князь Вяземский, о котором я тебе несколько раз говорил как о плохой копии с наших отпетых кутил, произвел у себя в лагере дебош, совершенно немыслимый даже для последних. Составив проект гомерической попойки, он набрал приятелей и отдал приказ никого не выпускать из лагеря. В этой кампании был Нелединский, напившийся как извозчик, и между прочим Потэ из кадетского корпуса. Последнего тоже решились напоить и велели не давать ему ничего кроме водки, но лакей, француз, подменил водку чаем. Тогда компания постановила лить ему в горло пунш насильно. Рассерженный Потэ отнесся к ним как к канальям и стал драться, что только усилило любовь к нему с их стороны.

Сегодня утром был у г-жи Спиридовой, которая показала мне свои письма, написанные к мужу еще тогда, когда он был женихом. Написаны они по-французски, и очень недурно. По одному из них можно судить о духе, царствующем в среде фрейлин: сплетни, зависть, интриги — вот этот дух. Были между ними две кузины, Синявина (Sinevin) и Зиновьева, обе никуда негодные, по отзыву кн. Гагарина и других. Первая была влюблена в Спиридова перед его женитьбой и потому ревновала Щербатову и завидовала ей. Как это печально для человечества, друг мой, что мужчины или женщины, собранные вместе, почти всегда портят друг друга!