Интерперсональная теория в психиатрии - [19]

Поскольку в своем исследовании я стараюсь охватить всю структуру психиатрии, мне хотелось бы уделить особое внимание моменту зарождения тревоги как психического феномена, обладающего парализующей силой. Мне кажется, что я не погрешу против истины, если скажу, что каждый человек тратит большую часть своей жизни и огромное количество энергии, да и, по правде говоря, значительные усилия, прилагаемые в общении с другими людьми, для того чтобы избежать увеличения тревоги по сравнению с актуальным состоянием или, если это возможно, нейтрализовать тревогу вообще. Многое из того, что на первый взгляд кажется независимым объектом, процессом и т.д., с позиций теории тревоги, представляет собой различные приемы, направленные на минимизацию или избегание тревоги.

На протяжении многих лет психиатры пытались лечить те или иные возникающие у пациентов симптомы. Попытки работать с некоторыми из этих расстройств наталкивались на мощнейшее сопротивление. Несмотря на то, что находится не слишком много людей, разделяющих мое мнение по этому вопросу, я все же склонен считать, что немногие известные случаи излечения были, вероятно, не чем иным, как результатом взаимного истощения. Но почему же? Дело в том, что существующие показатели большей частью основываются на данных о патологических проявлениях, для коррекции которых была проведена соответствующая работа. На самом же деле не существовало никаких особенных патологий, которые якобы должны были быть излечены. В данном случае мы имеем дело с выдающимся проявлением неординарных человеческих способностей.

Так в чем же тогда заключается проблема? Действительно ли уязвимость и чувствительность к тревоге вызвали данный симптом? Когда вы начинаете искать саму тревогу или уязвимость перед ней - именно они, согласно нашей теории, объясняют происхождение этих симптомов - картина полностью изменяется. Приняв эту точку зрения, вы сможете на очень многое взглянуть другими глазами и многое довести до конца.

А теперь позвольте заметить, что я не рискнул бы делать подобные заявления, основываясь лишь на собственном опыте. То же, что дает другим повод считать психиатрию безосновательной наукой, делает ее такой же и для меня; а ведь так ужасно чувствовать себя обманутым. Но насколько более практически ценным выглядит процесс психотерапии, когда терапевт пытается выявить наиболее уязвимые для тревоги «места» в интерперсональных взаимоотношениях, вместо того чтобы работать с симптомами, вызванными тревогой, или пытаться ее избежать. Я бы не осмелился заявлять об этом столь категорично, не изучив предварительно множество трудов моих коллег, в которых нашли отражение результаты их многолетней профессиональной деятельности. Несмотря на то, что результаты оказались весьма впечатляющими, это отнюдь не означает, что психиатрия настолько проста для понимания, что мы можем заниматься ею ради забавы. Вероятно, мое имя бесследно канет в бездну забвения задолго до того, как психиатрия хоть чуть-чуть приблизится к категории занятий, доступных каждому. Но мне кажется, что понимание сути тревоги и осознание ее роли в развитии человека сэкономят колоссальные психиатрические усилия, если речь идет о деятельности психотерапевта, и предотвратят бесчисленные глупые ошибки, если выбор падет на какую-то другую область психиатрии.

Примечания к главе 1

* [Harry Stack Sullivan, «The Meaning of Anxiety in Psychiatry and in Life», Psychiatry (1948) 11:1-13. CM. также «Towards a Psychiatry of Peoples», Psychiatry (1948) 11:105-116. И «The Theory of Anxiety and the Nature of Psychotherapy», Psychiatry (1949) 12:3-12.]

ГЛАВА 2 ОПРЕДЕЛЕНИЯ

Психиатрия как интерперсональная теория

Я убежденно считаю, что ни в одной области наукознания специалист, ослепленный предубеждениями, не играет столь деструктивную роль, как в психиатрии. Чтобы не выглядеть голословным, я приведу три определения психиатрии как научной дисциплины. Первое из них, наиболее широкое, звучит следующим образом: психиатрия - это забота психиатров; это совершенно непостижимая смесь понятий и предположений, магии, мистицизма и информации, самонадеянности и капризов, достоверных и ошибочных концепций, а также ничего не значащих вербализмов. Таково самое пространное определение психиатрии, и, насколько мне известно, именно эту науку сегодня весьма успешно изучают множество талантливых студентов.

Теперь мне бы хотелось предложить вашему вниманию второе определение, которое я сформулировал много лет назад, пытаясь разобраться, в своем отношении к психиатрии; у меня получилось изящное определение, характеризующее психиатрию донаучного периода. Это второе определение представляет психиатрию как искусство, именно искусство наблюдения, а возможно, и вмешательства в протекание психических расстройств.

Третье определение психиатрии, вероятно, наиболее уместное для нашего разговора, характеризует психиатрию, рассматривая ее как развивающуюся область научного знания, предметом которого являются явления и процессы; при этом психиатр становится их участником и в то же время остается внимательным наблюдателем. Знание, составляющее научную ценность психиатрии, не является результатом работы психиатра с какими-то особыми данными. Оно приобретается не путем переработки определенной информации, а при помощи характерных действий и операций, в которых психиатр задействован как участник. Действия и операции, из которых черпается психиатрическая информация, представляют собой компоненты интерперсональной сферы, в которую включен психиатр. События, способствующие получению информации, необходимой для развития психиатрии и психиатрической теории, предполагают непременное участие в них психиатра; было бы странно думать, что он узнает столько же, глядя с вершины «башни из слоновой кости».