Интерперсональная теория в психиатрии - [17]

На протяжении многих лет, когда я пытался сформулировать и структурно представить концептуальную основу теоретической психиатрии, мне казалось очень важным по возможности избегать употребления психиатрических неологизмов. Разумеется, в рамках каждой науки существует свой узкоспециальный язык. Но уж если мы сейчас говорим о науке, предметом которой является сама жизнь, учитывая в то же время все те трудности, на которых я уже останавливался, почему бы нам не внести окончательную неразбериху и не вернуться к «Вавилонскому столпотворению», введя множество непонятных слов? Насколько я могу судить, использование такого непонятного языка заставляет человека ощущать свою принадлежность к некоему тайному обществу, члены которого лишены возможности сообщения с внешним миром и пребывают в плену иллюзии, что они общаются друг с другом. Каждая попытка дать определение большинству специальных терминов, принятых в психиатрии, выявляет огромное расхождение в понимании одних и тех же слов.

Именно по этой причине, как мне кажется, обсуждая вопросы человеческого существования, мы должны стремиться к употреблению слов в общепринятом смысле и, насколько это возможно, подробнейшим образом разъяснять, какой именно смысл мы вкладываем в то или иное понятие, вместо того чтобы «изобретать велосипед», старательно образовывая новые термины от греческих и санскритских корней.

В случае если мне удастся донести до вас свои соображения на сей счет, я надеюсь, что психиатры смогут извлечь из этого пользу, получив возможность формулировать профессиональные и другие вопросы работы с людьми в более общих терминах; и эти термины, я уверен, позволят осуществлять дальнейшие разработки с целью получения более достоверных данных. Людям свойственно стремиться к определенности; они хотят четко различать правильное и неправильное. В этом-то и заключается исключительная предопределенность психиатрии как науки. Как видите, мы совсем не так просты. Мы с вами обладаем таким огромным резервным потенциалом, что на протяжении большей части нашей жизни довольствуемся весьма размытым представлением о том, что правильно, а что - нет.

Всех нас печалит тот факт, что в возрасте, о котором у нас не осталось никаких воспоминаний, задолго до приобретения возможности давать предметам и явлениям столь блестящие высоконаучные формулировки, мы довольствовались тем, что предлагали сначала мама, а потом другие люди, которым приходилось заботиться о нас в период нашей полной зависимости. На том этапе жизни, о котором, за исключением различных экстремальных ситуаций, ни у кого из нас не остается воспоминаний, у человека развивается способность испытывать крайне неприятные переживания.

Эти переживания в той или иной степени используются во всех культурах, с тем чтобы подготовить еще очень маленькое существо к поэтапному превращению в человека, более или менее соответствующего предписаниям определенного общества. Неприятные переживания, о которых идет речь, я называю тревогой. И здесь я впервые ссылаюсь на основную концепцию тревоги (обращаться к которой я буду еще не раз), кратко изложенную мной в работе «The Meaning of Anxiety in Psychiatry and in Life».»[1]

Размышляя над понятием тревоги, я не делаю попыток предоставить вам возможность самостоятельно делать выводы; за десять лет исследовательской работы я получил достаточно подтверждений того, что этот феномен совершенно не поддается определению, и поэтому будет лучше, если все останется на своих местах. Но понятие тревоги является основополагающим для осмысления сути тех явлений, природу которых я попытаюсь для вас осветить. Хочу повторить, что не знаю, какой лексической базой могу располагать, дабы выразить подлинный смысл того, что я пытаюсь донести до вас. Но если вам удастся постичь суть феномена тревоги в той мере, в какой я постараюсь его для вас изложить, то, я убежден, вы весьма успешно разберетесь во всей психиатрической науке. Если же мне не удастся представить вам суть тревоги как психическое явление, если вам покажется, что я не внес ничего нового в ваше понимание этого феномена, значит, я потерпел полное фиаско и не смог донести до вас свои идеи.

Поскольку подавляющее большинство биологических явлений гораздо легче понять, проследив их от самых истоков до возникновения наиболее сложных форм, мне хотелось бы описать процесс зарождения тревоги у младенцев в том виде, как мне удалось его наблюдать. Я не могу сказать, на каком этапе периода младенчества появляется тревога. Нельзя достоверно утверждать, что это происходит именно тогда, когда к ее изучению удается привлечь матерей и их детей. В то же время у меня нет ни малейших сомнений в том, что равно как и выраженность многих других характеристик варьируется у разных людей, так и в данных, обработка которых дает возможность выявить уровень тревоги, присутствует некоторая вариативность. Безусловно, можно доказать, что если у матери присутствует «эмоциональное нарушение» (я вкладываю в этот термин практически тот же смысл, в каком его обычно употребляют), то у ребенка уже на протяжении первых месяцев жизни появляются признаки нарушений поведения (мне кажется, то же самое относится и к детенышам некоторых животных, но особенно ярко это выражено у человека). Проявления любой активности, предпринимаемой в этот период младенцем, неизбежно будут претерпевать различного рода вмешательства или затруднения, другими словами - либо будут вообще блокированы, либо их развитие будет происходить не столь интенсивно, как до появления тревоги.