Интернат - [9]

— Кто такие? — спрашивает его прямо в затылок первый из подошедших. Паша испуганно разглядывает его берцы — с разбитыми носками, с налипшей прошлогодней травой, наколенники, тоже разбитые, тяжёлые боковые карманы, набитые чем-то острым и железным, акаэм, который он держит на руках, как младенца, что никак не может заснуть, разгрузку с несколькими запасными рожками, ошмётки цветного скотча на рукавах, а главное — нож, торчащий из специального кармана в районе сердца, — с чёрной рукояткой и глубокими на ней зарубками. Паша невольно начинает пересчитывать эти зарубки, но боец повторяет:

— Кто такие?

Второй и третий встают по обеим сторонам, чтобы перекрыть возможные пути к бегству. Хотя какое тут бегство, думает Паша в отчаянии, какое бегство? Четвёртый выглядывает из-за плеча первого и смотрит с таким подозрением, что Паша даже снимает очки, будто чтобы их протереть, а на самом деле — чтобы всего этого не видеть. Тут Питер оборачивается на голос с беззаботной улыбкой.

— Пресса, — говорит он и лезет рукой в глубокий карман, по-видимому, за удостоверением, и все четверо мгновенно напрягаются, но Питер уже вынимает руку и протягивает им бумаги. — Всё в порядке, — старается говорить легко и просто. — Пресса. Вот удостоверение.

Первый берёт удостоверение и, не глянув, передаёт его за спину, четвёртому. Ганс, говорит, проверь. Ганс берёт и внимательно водит красными перемёрзлыми пальцами с чёрной землёй под ногтями вдоль строчек. Питер, улыбаясь, протягивает руку, мол, давай, давай назад, у нас тут интересный разговор, не мешайте. И Ганс, поколебавшись, уже тянет к нему руку с документами. Но на полпути задерживается и ещё раз смотрит в бумаги.

— Ты когда пересёк границу? — спрашивает неожиданно.

— Месяц назад, — говорит Питер, выдержав паузу.

— Угу, — не очень-то верит ему Ганс. — Я тебя тут с осени пасу.

— Да ладно, — с вызовом отвечает ему Питер.

— Да я тебе говорю, — с таким же вызовом произносит Ганс, передавая удостоверение Питера первому. Тот молча смотрит на Питера.

— Послушайте, — говорит Питер, поднимаясь, отчего все четверо снова напрягаются. — Осенью я здесь тоже был. Вот паспорт, там все штампы.

Он достаёт паспорт и протягивает первому. Первый молча передаёт паспорт за спину, сам не сводит с Питера глаз. Тот старается успокоиться, лезет в карман, отчего все в который раз напрягаются, и достаёт сигареты.

— Курить будете? — спрашивает, перебегая глазами от одного к другому.

Но все молчат. А Ганс, полистав паспорт, отдаёт его первому, наклоняется и что-то говорит тому на ухо. Первый кивает и возвращает документы Питеру.

— Так, а в чём проблема? — спрашивает Питер с наигранным беспокойством.

Первый военный долго молчит, глядя на Питера, а когда тот не выдерживает и отводит глаза, произносит:

— Проблема в том, — говорит, — что кто-то стучит. То есть передаёт данные. И похоже, что это кто-то из гражданских.

— Почему из гражданских? — улыбается Питер.

— Потому что всех остальных мы знаем, — отвечает ему военный. — Кто-то стучит. Ты не знаешь кто? — спрашивает он вдруг Питера.

И тут все они вчетвером берут Питера в круг. Тот белеет лицом.

— Нет, — говорит, — не знаю.

— Точно? — переспрашивают его.

— Точно, — без колебаний отвечает Питер.

— Ну ладно, — говорит на это военный. — Можешь идти, — кивает он Питеру и вдруг поворачивается к Паше. — Теперь ты.

Паша растерянно цепляет очки на нос и роется в карманах, находит паспорт, отдаёт его первому. Но тут же чувствует, что этого недостаточно, и нужно их заверить, что всё в порядке и никаких проблем нет.

— Я с ним, — говорит он лихорадочно, переводя взгляд в сторону Питера.

И вдруг обнаруживает, что Питера уже нет, что тот успел исчезнуть, раствориться в воздухе, забыв на столе непочатую пачку крепких сигарет.

+

Паша сидит в просторной холодной комнате с компьютером и чёрным сейфом — очевидно, это бухгалтерия. Вывеску он не разглядел: Ганс провёл его по ступенькам наверх, подтолкнул в сырой сумрак коридора, несильно, но настойчиво, чтобы он даже не думал сопротивляться. Хоть он и так не думал — прошёл по тёмному коридору, почти вслепую, среагировал на команду за спиной, остановился. Ганс подошёл к двери, попробовал открыть, дверная ручка в его ладони сломано скрипнула, дверь не поддалась. Тогда он надавил на неё плечом и ввалился в пустую комнату. Зашёл, скептически оглядел замкнутый сейф, трогать его не стал.

— Сиди тут! — крикнул Паше. — Жди.

— Долго? — переспросил Паша на всякий случай.

— Сколько нужно, — резко ответил ему Ганс. — Проверим — пойдёшь.

Паша прошёл по комнате, сел на один из трёх стульев у стены. Потом подумав, пересел на другой. Ганс смотрел на всё это, но молчал.

— Оставайся здесь, — сказал наконец. — Не думай сбежать.

— Хорошо, — сразу же согласился Паша.

Ганс вышел, тщательно закрыв за собой сломанную дверь.

Паша сидит и ждёт. В комнате прохладно, окно затянуто плёнкой, что не защищает от ветра и сырости, сидит и думает: как же я так попался? До сих пор как-то всё обходилось. С военными он время от времени пересекался, но чисто случайно, между делом — на улице, в магазине, на станции. Когда спрашивали, говорил, что учитель. Обычно это срабатывало, независимо от того, за кого эти военные воевали. Священников и учителей во время войны трогают в последнюю очередь. И напрасно. Паша вспоминает, как впервые с ним заговорили люди с оружием, ещё тогда, прошлой весной, когда всё начиналось, когда они только появились в городе, захватывая отделения милиции и срывая с государственных учреждений флаги, и большинство местных просто не знали, как к ним относиться и чего от них ждать. Паша вот тоже не знал и знать не хотел, шёл себе после занятий домой, решив срезать путь через парк, брёл, не спеша, по солнечной майской аллее: учебный год приближался к концу, впереди было лето, хотелось закрыться в комнате и не выходить оттуда до первого звонка уже осенью. И вот тогда ему преградили путь двое с автоматами. Ну, то есть как преградили, Паша со своей невнимательностью и близорукостью сам в них врезался, а им уже пришлось как-то реагировать — оружие в руках обязывает. И вот они его останавливают, хотя и останавливают, надо сказать, мягко, без быкования. Паша помнит, что некоторые из них, особенно не местные, а те, что приехали, именно так себя и вели: подчёркнуто доброжелательно, постоянно улыбаясь мирному населению. Конфеты детям, места в автобусе старшим, вежливое стояние в общей очереди: мы здесь ради вас, мы такие, как и вы, мы защитим, будете и дальше учить своих детей. Ну да, хочется всем понравиться, особенно когда у тебя в руках оружие и ты не знаешь, против кого его придётся применить. И те с ним тоже говорили подчёркнуто доброжелательно, как со старым знакомым, мол, куда спешишь, почему под ноги не смотришь? И один, с круглым, мягким лицом, сразу же засмеялся детским беззаботным смехом, а другой тоже, казалось, хотел засмеяться, только у него не получилось: так, скривил губы, отвёл взгляд. Паша сразу зацепился за этот его взгляд — взгляд рыбака, который умеет ждать и знает, чего именно он ждёт.