Интерлюдия. Последнее лето Форсайта - [10]

Окутанная слоем пыли, эта сочного цвета, с тонким горлышком бутылка доставляла ему глубокую радость.
Three years to settle down again since the move from Town - ought to be in prime condition!	За три года с переезда из Лондона достаточно устоялось - должно быть, превосходное!
Thirty-five years ago he had bought it - thank God he had kept his palate, and earned the right to drink it.	Тридцать пять лет, как он купил его, слава богу, он не потерял вкуса и заслужил право выпить.
She would appreciate this; not a spice of acidity in a dozen.	Она оценит такое вино - ни тени кислоты в нём.
He wiped the bottle, drew the cork with his own hands, put his nose down, inhaled its perfume, and went back to the music room.	Он вытер бутылку, собственноручно раскупорил её, наклонился к ней носом, вдохнул аромат и пошёл обратно в гостиную.
Irene was standing by the piano; she had taken off her hat and a lace scarf she had been wearing, so that her gold-coloured hair was visible, and the pallor of her neck.	Ирэн стояла у рояля. Она сняла шляпу и кружевной шарф, так что теперь были хорошо видны её золотистые волосы и бледная шея.
In her grey frock she made a pretty picture for old Jolyon, against the rosewood of the piano.	В сером платье, у рояля палисандрового дерева -старый Джолион залюбовался ею.
He gave her his arm, and solemnly they went.	Он подал ей руку, и они торжественно двинулись в столовую.
The room, which had been designed to enable twenty-four people to dine in comfort, held now but a little round table.	В этой комнате, где во время обеда без труда размещалось двадцать четыре человека, стоял теперь только небольшой круглый стол.
In his present solitude the big dining-table oppressed old Jolyon; he had caused it to be removed till his son came back.	Большой обеденный стол угнетающе действовал на оставшегося в одиночестве старого Джолиона; он велел его убрать до возвращения сына.
Here in the company of two really good copies of Raphael Madonnas he was wont to dine alone.	Здесь, в обществе двух превосходных копий с мадонн Рафаэля, он обычно обедал один.
It was the only disconsolate hour of his day, this summer weather.	В то лето это был единственный безрадостный час его дня.
He had never been a large eater, like that great chap Swithin, or Sylvanus Heythorp, or Anthony Thornworthy, those cronies of past times; and to dine alone, overlooked by the Madonnas, was to him but a sorrowful occupation, which he got through quickly, that he might come to the more spiritual enjoyment of his coffee and cigar.	Он никогда не ел особенно много, как великан Суизин, или Сильванос Хэйторп, или Антони Торнуорси - приятели прошлых лет; и обедать одному, под взглядом мадонн, было грустным занятием, которое он кончал как можно скорее, чтобы перейти к более духовному наслаждению кофе и сигарой.
But this evening was a different matter!	Но сегодняшний вечер - другое дело.
His eyes twinkled at her across the little table and he spoke of Italy and Switzerland, telling her stories of his travels there, and other experiences which he could no longer recount to his son and grand-daughter because they knew them.	Он посматривал через стол на Ирэн и говорил об Италии и Швейцарии, рассказывал ей о своих путешествиях и о других случаях из своей жизни, которые уже нельзя было рассказывать сыну и внучке, потому что они их знали.

This fresh audience was precious to him; he had never become one of those old men who ramble round and round the fields of reminiscence.	Он радовался, что теперь было кому послушать. Он не стал одним из тех стариков, которые кружат и кружат все по тем же воспоминаниям.
Himself quickly fatigued by the insensitive, he instinctively avoided fatiguing others, and his natural flirtatiousness towards beauty guarded him specially in his relations with a woman.	Быстро утомляясь от разговора бестактных людей, он сам инстинктивно избегал утомлять других, а врождённое рыцарство заставляло его быть особенно осторожным с женщинами.
He would have liked to draw her out, but though she murmured and smiled and seemed to be enjoying what he told her, he remained conscious of that mysterious remoteness which constituted half her fascination.	Ему хотелось вызвать её на разговор, но, хотя она отвечала и улыбалась и как будто с удовольствием слушала его рассказы, он не переставал чувствовать ту таинственную замкнутость, в которой заключалась большая доля её привлекательности.
He could not bear women who threw their shoulders and eyes at you, and chattered away; or hard-mouthed women who laid down the law and knew more than you did.	Он не терпел женщин, которые выставляют напоказ глаза и плечи и болтают без умолку; или суровых женщин, которые всеми командуют и делают вид, что все знают.
There was only one quality in a woman that appealed to him - charm; and the quieter it was, the more he liked it.	Он поддавался только на одно женское свойство -обаяние, и чем спокойнее оно было, тем больше он ценил его.
And this one had charm, shadowy as afternoon sunlight on those Italian hills and valleys he had loved.