Интеграл похож на саксофон - [85]

И уволили бы. Но у Тихомирова было свое самолюбие, увольнять «мартышку», на которую возложено столько надежд, усилий и расходов, он не собирался. Если бы приказ поступил от министра культуры СССР, пришлось бы подчиниться. У Росконцерта был статус всесоюзной организации. Приказ Александрова Тихомиров мог и не выполнять, но это означало войну.

ПАНЫ ДЕРУТСЯ, У ХОЛОПОВ ЧУБЫ ТРЕЩАТ

Ни одна из сторон не могла одолеть другую. Министерству не удалось добиться нашего увольнения, но и Росконцерту нельзя было без согласия министерства культуры РСФСР отправлять нас на гастроли.

Надлежало сдать программу. Все кошмары, пережитые с оркестром Вайнштейна на худсоветах Ленконцерта, как в дурном сне повторялись в Москве, только в роли Вайнштейна выступал теперь я. Надо было поддерживать боевой дух, веру в победу. Всякое шатание могло обернуться дезертирством, а если музыканты побегут, то и показывать будет нечего, поэтому я, как мантру, каждый день повторял заклинание: «Скоро, скоро, только худсовет сдадим!»

Однажды Тихомиров с Лейбманом пришли к нам на базу, в клуб ликеро-водочного, одобряюще покивали и сообщили дату прослушивания. В назначенный день мы стояли на сцене московского Театра эстрады, в новых кафтанах разных цветов, слегка напоминая картину «Утро стрелецкой казни». Выражение лиц в жюри от минкультуры ничего хорошего не предвещало. В предложении «казнить нельзя помиловать» запятая была твердо поставлена после «казнить». Мы источали в темный зал улыбки, дарили в пустоту любовь, но оттуда веяло только холодом пулеметного ствола. Судьба наша была предрешена. Худсовет дал разгромное заключение. Мы шутили: «За такую характеристику и расстрела недостаточно!»

Вслед за пулеметным обстрелом последовала и артподготовка. В одной из центральных газет, кажется в «Советской культуре», появилась статья за подписью Людмилы Зыкиной, народной артистки РСФСР, СССР, Азербайджанской, Узбекской ССР, Удмуртии и Марийской Республики, почетного профессора Оренбургского, Ленинградского и Московского университетов, кавалера ордена «Знак Почета», ордена Ленина, Героя Социалистического Труда, позже — кавалера ордена «За заслуги перед Отечеством» всех трех степеней, а также ордена Святого апостола Андрея Первозванного.

Зыкина была певицей, олицетворявшей русскую народную песню, а для многих и всю Россию вообще. В статье она обращала внимание народа на то, что руководителем так называемых «Добрых молодцев», то есть ансамбля русской музыки, является саксофонист с фамилией Левенштейн. Кто-то специально разузнал мои паспортные данные, поскольку на афишах я уже давно был Новгородцевым.

Забегая вперед, скажу, что следующая наша встреча с Зыкиной произошла года через три на стадионных концертах в Ростове, куда «Добрых молодцев» включили для кассовых сборов. Секретарь Ростовского обкома партии устроил праздничный ужин, на который попал и я, по табелю о рангах. Посадили меня неподалеку от Людмилы Георгиевны, чуть позади нее. После нескольких тостов она объявила своим роскошным контральто: «Сейчас я петь буду». И действительно запела.

Меня как духовика интересовала профессиональная сторона процесса, точнее — техника дыхания. Сравнение, которое напрашивалось, было морским, даже океанским. Зыкина дышала как кит. Ее широкая спина на мгновение вздрагивала в быстром вдохе, после чего из необъятных легких воздух плавно выливался в задушевной песне, и его хватало надолго, очень надолго.

Тут партийный вождь Ростова, видимо переполнившись впечатлениями, что-то шепнул на ухо сидевшей рядом жене. Зыкина замолкла и после паузы сказала на весь банкет: «Да ну вас, вы и слушать-то не умеете…» Первый секретарь обкома как-то съежился, сморщился, поник. В этот момент его партийной карьере и продвижению вверх, на что он рассчитывал, пришел полный и окончательный конец. Зыкина была вхожа в ЦК и, говорят, дружила с самим Косыгиным.

Тогда же, за кулисами, проходя мимо грим-уборных, я увидел через раскрытую дверь Зыкину со своим баянистом. Он ей что-то горячо втолковывал и называл ее Люськой. Я понял: то, что можно баянистам, не позволено саксофонистам. Для меня Зыкина была и навсегда останется только Людмилой Георгиевной.

После худсовета и статьи, за которой, как тогда говорили, должны были последовать «оргвыводы», в Росконцерте стали думать, что с нами делать дальше. Совещались обычно тройкой — Тихомиров, Лейбман, Кадомцев; иногда приглашали меня.

Михаил Петрович Кадомцев служил главным дирижером, никем и ничем в Росконцерте не дирижировал, но это было совершенно не важно. Кадомцев был человеком из народа, из самой его деревенской глубины. Мужчина добродушный, рослый, широкий как степь. Выражался фольклорно. Однажды, оценивая наши шансы на победу над министерством культуры, Михаил Петрович задумчиво надул щеки и произнес: «Что ж, товарищи, ведь шире жопы не перднешь!» В другой раз, когда разговор потек по другому руслу и речь зашла о моральном облике какой-то красивой артистки, Кадомцев философски заметил: «Так ведь красавицу-то уебать еще и легче, она на это всю жизнь натренирована!»

В эти рассуждения о жизни и искусстве я пытался внести ноту реализма: музыканты сидят без денег, на голодном пайке. Я поддерживаю их на плаву, получая от бухгалтерии мелкие суммы на покупку гвоздей или перевозку инструментов грузовиком. Наша жизнь в гостинице «Космос» похожа на осажденную крепость. Деньги на еду были только у людей со сбережениями, это человека три: пианист Володя Шафранов, с отрочества промышлявший фарцовкой, Юра Антонов и трубач Янса. Ветеран «Молодцев» гитарист Алик Петренко, смешной и толстый, сидя с небритым лицом, как-то пожаловался писклявым голосом: