Интеграл похож на саксофон - [61]

«Вам надо знать, — сказала нам лектор, — что Владимир Ильич находился в шалаше в одежде финского батрака, а также — что к нему со свежими газетами и новостями часто ездил Зиновьев». Я попытался представить себе в свете этих новых исторических фактов картину Рылова «Ленин в Разливе», получалось нечто комическое. Лектор пояснила также, что для конспирации Ленин тогда сбрил бороду и усы. В августе 1917 года (когда кончился сенокос) под видом кочегара поезда он уехал в Финляндию и вернулся в Петроград сразу после Октябрьского переворота с удостоверением на имя рабочего Иванова. Нам показали и фотографию — знакомый хитроватый прищур, умное лицо, фабричный картуз на голове, из-под которого торчат вихры волос.

Но уже 25 октября, на II съезде Советов в Смольном дворце, Ленин провозгласил советскую власть при полной бороде и усах, как изображено на известной картине В. Серова. Прошу прощения у читателя за все эти мелкие подробности, но для меня и всего моего поколения, воспитанного на этих двух картинах, они были важны. Как сказал бы сам Ильич, «архиважны». Не то чтобы это как-то повлияло на мою работу гидом. Насколько я помню, ни одного из моих клиентов не интересовал Разлив или Пискаревское кладбище.

Довелось мне водить американских студентов, группы английских школьников, делегации британских безработных, но чаще всего это были туристы класса люкс, которым полагался индивидуальный автомобиль с шофером и персональный гид, то есть я. Четыре часа утром, четыре часа после обеда.

С английскими школьниками или британскими безработными заводить разговор о мундштуке для саксофона было бесполезно, с американскими студентами я такие переговоры вел и даже что-то им давал-дарил в счет компенсации их будущих расходов, но американские студенты, в своем безмерном легкомыслии и эгоизме, тут же обо мне забывали. Ни один из них так ничего и не прислал.

В конце дня нам полагалось заполнять журнал. В здание гостиницы «Европейская» со стороны Площади искусств (где стоит памятник Пушкину) вела скромная дверь. Поднявшись на один пролет и позвонив в еще одну неприметную дверь, гид-переводчик попадал в тихую комнату, где говорили шепотом. Ему выдавали прошнурованную и скрепленную печатями толстую потрепанную книгу, куда надо было вписать впечатления о туристах. Я понимал, кто и зачем будет все это читать, и потому каждый день писал одно и то же: «К СССР относится положительно, сочувствует делу социализма».

Один такой сочувствующий, класса люкс, выразил желание посетить Петергоф. По дороге в машине он рассказал мне о себе. Столяр-краснодеревщик из Калифорнии интересовался дворцовой мебелью и наборным паркетом. Дворец, стоящий в Александрийском парке, сильно пострадал во время войны от бомбежки. По официальной версии, бомбили его фашистские захватчики, но на лекциях нам дали понять, что советская артиллерия тоже поработала на славу.

Как бы там ни было, но от того дореволюционного наборного паркета остался только один кусок, обгорелый по краям. Я объяснил краснодеревщику, что перед ним оригинал от старого дворца, построенного Петром I в 1723 году, в паркете — красное дерево, орех и мореный дуб, то есть древесина, пролежавшая под водой примерно сто лет, что придало ей устойчивый черный цвет. Мой столяр от таких слов упал на четвереньки, стал трогать петровский антиквариат, нюхать его, не обращая никакого внимания на толпы туристов, поминутно наступавших на него.

Вечером, заполняя журнал, я с каким-то новым смыслом написал привычное: «К СССР относится положительно, сочувствует делу социализма».

Жарким летним утром, когда после ночного дождя уже начинало парить, меня послали в гостиницу «Астория» возле Исаакиевского собора. Моими клиентами оказалась симпатичная пожилая пара из Америки. Молодожены. У мужа умерла жена, и он женился на ее сестре, которую всю жизнь хорошо знал и, может быть, тайно любил. Маленьким мальчиком он приезжал в царскую Россию с отцом, инженером по паровым котлам, на строительство первого русского ледокола «Ермак». Американского инженера принимали по высшей категории, его маленький сын, ныне убеленный сединами, играл с царскими детьми. Теперь, на финишной прямой жизни, он захотел вновь увидеть то, что бередило память все этигоды, найтидом и двор, где жила семья отца до самого начала Первой мировой войны.

С тех пор прошло много лет, адреса он не помнил. Кажется, это был Васильевский остров. Кажется, Средний проспект. Кажется, там был маленький сад. Всю следующую неделю мы курсировали вдоль Среднего проспекта от 1-й (Съездовской) до 18-й линии. Я очень проникся их желанием и старался изо всех сил.

Наконец мы отыскали двор на углу Среднего и 6-й линии, напротив сквера. Квартира на втором этаже, во всю длину дома. Я видел, как у мужа внутри будто что-то отпустило, как у пожилой молодой жены загорелись глаза.

Прощались мы как родные. Американцы многое узнали и обо мне, в один из дней я пригласил их на наш концертлекцию в Летнем саду, где Владимир Фейертаг рассказывал о параллелях «Атласной куклы» с балетом Делиба «Коппелия». «Не можем ли мы тебе чем-то помочь?» — спросили они перед отъездом. И я признался, рассказал о мундштуке. О том, что для музыканта звук — это его репутация, это голос, которым он говорит на своем инструменте. Они понимающе кивали головами.